Ольга Матюшина - Малярка

В самый разгар трудной работы неожиданно вернулась мать. У неё сильно болела голова и лоб был горячий-прегорячий. Валя побежала в аптеку за сухой малиной.

На другой день было воскресенье. Столбова собралась идти к мужу. Она взяла приготовленную передачу, но почувствовала, что ей не дотащиться. Валя помогла матери улечься в постель.

«А как же папа?.. Голодный он останется!» — думала девочка, но молчала.

— Валюшка, ты хорошо запомнила дорогу в тюрьму?

— Конечно, запомнила! Я два раза с тобой ходила.

— Тогда возьми передачу и снеси отцу.

— А разве меня пустят?

— Должны пустить… Я видела там детей.

Валя накинула пальтишко, схватила узелок и бегом побежала по знакомым улицам. Пошёл дождь. Девочка промокла, но не чувствовала холода.

«Только бы приняли передачу!» — думала она и бежала всё быстрее.

Часовой у ворот тюрьмы не хотел пропустить Валю.

— Дяденька, мама захворала! Пожалуйста, пустите меня! — умоляла девочка. И часовой протолкнул её во двор.

Там пожилой тюремщик в очках брезгливо взял мокрый узелок.

— Каши принесла вместо хлеба! — презрительно проворчал он.

Мать болела недолго, но передачи в тюрьму теперь уже всегда носила Валя. Ей очень захотелось послать отцу что-нибудь от себя.

«Нарисую ему Мурзика!» — решила девочка.

— Ложись на подоконнике и смотри на меня! — строго приказала она коту. Но Мурзик не знал, что, когда позируют, двигаться нельзя. Он посидел немного, глядя на Валю своими круглыми жёлтыми глазами, потом зажмурился и растянулся на подоконнике.

Девочка снова посадила кота, погладила его.

— Мурзинька, ну немножечко посиди так! Ну, я прошу тебя!

Но кот не слушался. Он снова разлёгся, и Вале пришлось самой представить, как выглядит сидящий кот. Она сделала Мурзику глаза большие, до самых ушей. Носик вышел совсем маленький, а на нём две дырочки. Зато шёрстка получилась очень хорошо: ёжиком, и хвост изогнулся красиво. Мама сразу узнала, что это Мурзик, и похвалила Валю.

В воскресенье девочка в узелок с передачей положила готовый портрет своего любимца.

Тюремщик взял хлеб, картошку, а на рисунок не обратил никакого внимания.

— Дяденька, пожалуйста, передайте это папе, — попросила Валя.

Тюремщик повертел бумагу во все стороны и сердито спросил:

— Это что же за зверь?

— Это Мурзик, наш кот. Вот у него хвост, глаза, нос…

Тюремщик сунул Мурзика в картошку и сказал:

— Иди домой. Передам.

Радостная влетела Валя домой. Мать была не одна. Рядом с ней за столом сидел пожилой рабочий. Он поздоровался с девочкой и передал ей подарок своих товарищей с завода: связку баранок и тюрячок с леденцами.

— Дочка-то у тебя большая выросла!

Восьмой год, говоришь, пошёл? А читать-то умеет? Даже букв не знает? — укоризненно покачал он головой. — Ну, пошлю к вам завтра Лену. Это моя младшая дочка. Она в третьем классе приходского учится… А ты, Дуня, сходи в жандармское. Там получишь пропуск на свидание с Димитрием. Да смотри, мы просили защитника хлопотать, чтоб и дочку на свидание пустили. Защитник говорит, что разрешение дано…

Новая жизнь началась у Вали. Каждый день к ней приходила рыженькая скуластая Лена. Она важно раскладывала на столе букварь и, показывая буквы, строго говорила:

— Повтори!

Вале трудно было запомнить сразу несколько букв. Одиннадцатилетняя учительница была требовательна, но объяснить почти ничего не умела. Валя сама догадалась, что каждая картинка соответствует какой-нибудь букве, что, где нарисована азбука, там буква «А», а около букета цветов — буква «Б». Картинки помогли Вале, и уже через неделю она выучила весь алфавит. Гораздо труднее было понять, каким образом из букета и азбуки получается слог «ба» и из мухи и азбуки — «ма». Но девочка терпеливо училась. Мать обещала ей, что скоро они пойдут в тюрьму на свидание, а Вале очень хотелось сказать отцу, что она умеет читать.

Евдокии Ивановне много раз пришлось ходить в жандармское управление. И только к рождеству ей дали разрешение повидаться с мужем.

Рано утром вместе с дочкой она вышла из дома. В приёмной тюрьмы толпилось много народа. Дуня даже испугалась, думая, что опоздали, но все эти люди шли к «уголовным». К политическим пропускали в другом месте, и там дожидалось только два человека.