Анвер Бикчентаев - Семь атаманов и один судья

— С чего же мы начнем нашу работу? — спросила Земфира.

— Я где-то читал, что правительство должно иметь декларацию, или программу, или что-то в этом роде, — подсказал Борис-Кипарис, хотя он тоже был здорово сердит на девчонку.

…Большой Сабир, как известно, всю жизнь что-то сокрушал и ломал. Его проделки до сих пор сидели в печенке. Вот почему Азамат первым делом предложил:

— Запиши первым пунктом — приносить людям счастье.

— Тамара, веди протокол, — приказала Земфира, да у той под рукой не оказалось ни карандаша, ни бумаги.

— Я потом запишу. На всякие программы у меня память хорошая.

— Еще надо записать, чтобы экономить бумагу. Например, на сочинения тратим ее больше, чем следует, — проговорил Борис-Кипарис. — И на диктанты. Особенно на контрольные работы.

— Честному слову, как справке, верить, — вставил свое предложение Камал, хотя ему самому ничего не стоило соврать.

— Еще ленивых на работу не брать, — проговорила Тамара и незаметно скосила глаза на Бориса-Кипариса.

— Пожалуй, на первый раз хватит, — запротестовал Борис-Кипарис. Ему не понравилось замечание о ленивых. Он, как известно, особым трудолюбием и усердием не отличался.

Казалось, что договорились по всем статьям и пунктам, однако и тут опять, как злой подстрекатель, появился Тагир, он же Физик.

— Ну как? — спросил он ребят.

— Зря мы послушались тебя, — упрекнул его Азамат.

— А что такое?

— Судья не отреагировал.

— Никак?

— Никак!

— Н-да, — Тагир почесал за ухом. — Может, попытаться вам создать какой-нибудь штаб атаманов или, на худой конец, атаманское гнездо?

— Для чего это? — с подозрением спросила Тамара.

— Вы же сами желаете, чтобы от вас отстал судья? Правильно я говорю?

— Ну, правильно.

— Вот и заявите судье, что вы, дескать, теперь не министры, а самые отчаянные атаманы. Может, это подействует.

Так ребятам еще раз пришлось переквалифицироваться — из министров в атаманы. А обязанности пока не стали менять: точно не знали, чем же должен заниматься тот или иной атаман.

Перед взором судьи лежит новая папка. Который раз он перелистывает дело о… длинноволосых. Мальчишки (самому старшему нет еще пятнадцати лет) создали свою шайку. Не шайку грабителей, а продуманную (хоть и ненужную) организацию со своей печатью, со своими планами, даже, шельмы, завели у себя отдел кадров! По почерку видно, одаренные дети…

Хаким Садыкович, закрыв дело, спрашивает себя: «Вы не знаете нужды, не калечит вас окружающая среда, не растлевает ваши души религия, вы не чувствуете себя лишним среди других, вы лишены расовых предрассудков, никто не призывает вас эксплуатировать себе подобных… Так что же происходит с вами, мальчишки и девчонки?»

На той неделе на скамье подсудимых сидел пятнадцатилетний парнишка, подготовившийся ни мало ни много ограбить банк. Судебный процесс всполошил весь город.

— Кто же думал, что такой способный и талантливый ученик окажется преступником? — удивлялись и возмущались учителя школы, присутствовавшие на судебном заседании.

— Отец — летчик, а мать — врач. Они, естественно, не чаяли в нем души.

— Он у нас единственный. Зачем ему нужны были деньги? Да ведь мы сами ни в чем ему не отказывали!

Судье вдруг вспомнилось поразившее его слух выражение старого шкипера об «удобных» детях. Сидор Айтуганович порол своего сынка, чтобы тот всегда оставался для отца… удобным. А родители пятнадцатилетнего парнишки, по существу, добивались того же самого, но при помощи других средств, стараясь задобрить его подарками: «Не станешь капризничать — купим тебе заводной автомобиль. А вот вырастешь — и настоящий!» Что хочешь получишь, лишь нам самим не мешай жить в свое удовольствие.

«С одной стороны, нельзя калечить душу ребенка, делая его немощным, подавляя в нем инициативу, истребляя стойкость духа, а с другой — нельзя потакать любым капризам, готовя из него потенциального тирана.

Где же выход? Как же быть?

…Я учу его своему языку. Своим песням. Мой дом становится его домом. Мои привычки — его привычками. Я стараюсь передать ему свой опыт жизни, предупредить от падения, незаметно наметить пути взлета.

Казалось, что еще ему надо? Именно он, ласковый и податливый, должен быть счастливым. Ан нет! Историю часто, почти как правило, делают ершистые и упрямые!

В тринадцать лет, ну, годом раньше или годом позже, я перестаю узнавать своего наследника или наследницу. Я все еще вижу в нем или в ней ребенка, а он или она уже поняли, что никогда снова не станут… ребенком».