Лидия Чарская - Некрасивая

— Лидия Павловна, моя бабушка, просит вас пойти к ней переговорить по делу! — делая по правилу институтского устава реверанс фрейлейн Студневой — произнесла я. Она тотчас же отложила вязанье, которым занималась дежуря в зале и, слегка обняв меня за плечи, пошла со мной по приемной.

— Ваша внучка, графиня — прекрасная девочка, — заговорила Студнева через две минуты, почтительно склоняясь перед бабушкой, — экзамены она выдержала блестяще и манеры ее не оставляют желать ничего лучшего. Вообще все начальство с Александрой Платоновной во главе и мы скромные служащие очень-очень довольны вашей девочкой! — заключила она, ласково улыбнувшись мне подбодряющей улыбкой. Бабушка положила мне руку на плечо и произнесла со своим обычным спокойствием в голосе:

— Очень рада Ло, что вы заслужили такой лестный отзыв в короткое время. Надеюсь что мнение о вас начальства не изменится и дальнейшее время вашего пребывания здесь, а теперь я попрошу вас, cherè mademoiselle, принять на себя труд взять деньги назначенные мной Ло на ее маленькие потребности и распоряжаться ими, так как, вероятно, крупных сумм девочкам не полагается иметь на руках, — обратилась бабушка к Лидии Павловне и вручила ей небольшой конверт.

Затем она подала руку классной даме, и когда та отошла от нас, стала собираться домой. Отыскивая бабушкину муфту, на которой успела улечься Ни, я вдруг почувствовала чей-то пристальный взгляд, устремленный на меня.

Взглянула и вспыхнула от смущения и обиды. Большие лукавые и насмешливые глаза Незабудки, очутившейся с нами совсем неожиданно по соседству, впились мне пристальным, взглядом в лицо. Другая пара глаз таких же голубых и красивых, как две капли воды похожие на глаза Оли Зверевой также беззастенчиво и насмешливо, в свою очередь, рассматривали меня. Около Незабудки сидел розовый упитанный пятнадцатилетней кадетик, очевидно её родной брат и оба они, глядя на меня бойко и оживленно о чем-то шептались. Но вот поднялась бабушка, собираясь уходить. За ней Зи и мы все направились к двери. Проходя мимо скамейки занимаемой Незабудкой и её братом, я услышала относившиеся бесспорно по моему адресу произнесенные маленькой насмешницей стишки:

И тот же насмешливый голос прибавил еще тише, но так чтобы я могла услышать однако, обращаясь к соседу-кадетику.

— Послушай, Мишук, разгадай ты мне загадку: когда ум бывает глупым, как пробка?

И давящийся от смеха звонкий шепот мальчика, отвечал не медля ни минуты сестре:

— Когда он бывает в графине!

И оба и кадетик и Незабудка так и залились при этом торжествующим смехом.

Шутка была плоска и неостроумна, совсем ребяческая шутка, в сущности, но она почему-то уколола меня, залила мое лицо румянцем, а сердце обидой. Я не могла однако не понять тут же что злою выходкой Незабудки руководила, исключительно, зависть. Девочка не могла не услышать похвал, расточаемых на мой счет Лидией Павловной и расплачивалась за них теперь по-своему. Но… Мне все-таки было очень больно выносить все эти незаслуженные обиды, так нестерпимо больно, что моя маленькая душа разрывалась на тысячи кусков.

И краску волнения и затуманенные слезами глаза, бабушка приписала моему волнению вследствие предстоящей разлуки с ней.

— У вас доброе сердце, Ло и вы заслуживаете всяческой похвалы и поощрения! — говорила она, стоя на верхней площадке лестницы, вся высокая, красивая, величественная, как королева. — Я буду спокойна за вас, — положив мне опять свою стянутую лайковой перчаткой руку на плечо, — знаю, что оставляю порядочную, хорошо воспитанную девочку, которая не уронит никаким предосудительным поступком высокочтимое имя своего отца. Ло, дитя мое, вы хорошо поняли меня. Неправда ли?

Я молча наклонила голову вместо ответа, не находя в себе силы отвечать и думала в эти минуты, свою скорбную думу: «Сейчас бабушка поцелует меня в лоб, перекрестит и начнет спускаться с лестницы с тем, чтобы уехать от меня надолго, очень надолго, а я останусь здесь, одна, непонятая, одинокая среди толпы чужих девочек, враждебно настроенных ко мне, насмешливых, злых… Как не холодна была всегда со мной бабушка, но все же она мне близкая, родная, единственный „свой“ человек, оставшийся у меня на земле. И вот она уезжает… Оставляет меня одну с моей тоской, с моим страданьем…»

И эта разлука с последним близким мне в мире существом показалась мне до того чудовищной и невозможной, что не отдавая себе хорошенько отчета в моем поступке, я бросилась к бабушке, вся дрожащая исступленная и, схватив её руки и покрывая их бурными поцелуями, роняла, как в полусне: