Рудольф Сирге - Маленький, да удаленький

— Я дома! Дома! Смотри, хозяюшка, я снова дома!

Мать Хенна, покачав головой, спросила:

— Три недели, Фомка! И тебе не стыдно? Где ж ты у меня бродил-блудил?

Но она не сердилась. Дома не бывают сердитыми, понял Фомка. И он прыгал вокруг хозяйки с восторженным лаем. Словно хотел рассказать, что он за все это время пережил.

Эту необузданную радость и знакомый лай уже успели услышать в доме. Из одной двери во двор выскочил Хенн, из другой — вслед за ним — Анни и Калью.

— Фомка! Милый Фомок-Дружок! — на бегу подхватил Хенн Фомку.

— Да-да, дорогой Хенн, я все-таки добрался до дому, — торжествующе лаял в ответ Фомка. Он льнул к рукам Хенна, повизгивал, урчал, всхлипывал, лаял, разевал рот, издавая разные звуки, словно говорил о всем, что увидел и пережил на чужой стороне. И Хенн даже понимал кое-что из его бессловесного разговора. Понял, что Фомка проделал трудный путь, исстрадался, чтобы снова попасть домой и обрести старых друзей. Хенн гладил и ласкал его и наконец сказал:

— Смотрите, какой у него шрам на голове… Болел… Я думал, что он погиб, когда этот негодяй выкинул его в окно из вагона. А смотри-ка, Фомок-Дружок домой вернулся.

— Вернулся! Все преодолел!

— Да он бы и с тем спекулянтом в поезде справился, не накинь тот ему мешок на голову…

— Конечно… Но все равно Фомка раскрыл спекулянта, и того заставили штраф уплатить!

Рассуждая таким образом, все ребята столпились вокруг Фомки, разглядывали и гладили его, трогали пораненное место над глазом. Трогали его лапы, жалели и хвалили его за разумность.

А Фомка каждому заглядывал в глаза, отвечал на каждую ласку. Всем было хорошо. А больше всего — самому Фомке. И он носился по всему двору. Лаял на новое выросшее здесь здание, мчался к хлеву, где жила Манни, крутился там и ликующе кричал:

— Здравствуй! Здравствуй, я снова дома!

И ему казалось, что и корова приветливо мычит в ответ. Даже старая злая кошка Лизка вышла и подняла хвост трубой. Только когда хозяйка поставила перед Фомкой миску с молочной пенкой, которая обычно всегда предназначалась кошке, Лизка сердито проворчала:

— Оставь мне тоже, ты, блудень!

И Фомка оставил. Он был не в состоянии даже есть. Впервые делил он с кошкой свой обед. У него было столько хлопот с детьми, столько ему надо было осмотреть. Дома все были к нему добры. Не к лицу было и ему вспоминать старое и сердиться.

— Мы с тобой друзья, — кивнул он кошке, облизываясь.

— Сегодня друзья, завтра опять подеремся… — лукаво ответила кошка, в свою очередь приступая к еде.

А Фомка продолжал носиться с детьми по двору.

Маленькая Анни решила, что мало теперь называть его просто Фомок-Дружок. Он заслужил звание молодца! Собака, которая возвращается бог весть откуда, ведь и вправду молодец!

— Как бы не так! — засмеялся Калью. — Этот молодец поехал в лагерь вместе с нами. Только мы с Хенном вернулись домой раньше…

Дети смеялись и шутили. Но это «молодец» так и пристало к нему.

Хенн почесал за ухом:

— Да, я уже сочинил в память о Фомке кое-какие стишки… А сейчас мы должны отметить возвращение Дружка-Молодца и сочинить новые…

— Расскажи их нам, — стали упрашивать Анни и Калью.

И Хенн прочел им стихи о том, как рос маленький озорной щенок, как он лаял на ворон, как вступал в бой с индюком, как охотился за лисой, как убегал в лес и как его посадили на цепь, как он воров распознал, как очутился на ярмарке и как плохо ему было среди чужих…

Решили, что все рассказано про Фомка-Дружка очень здорово. Дети уселись кружком на траве у ограды и стали придумывать, как же закончить этот рассказ в стихах. Надо, чтобы новые стишки как бы подводили итог, охватывали все порожденные Фомкиной деятельностью мысли. Фомка забрался между ребятами, укладывая свою голову на колени то одному, то другому. И с дружеской шаловливой улыбкой смотрел детям в глаза, слабо помахивая хвостом, который уже давно не был тоненькой ниточкой, а выглядел настоящим собачьим хвостом. Свешивая попеременно то правое, то левое ухо, слушал он голоса детей. Ему так хорошо было здесь, как нигде в другом месте. Да и где может быть лучше как не среди своих?

Вскоре песенка была закончена и последний, придуманный всеми вместе куплет звучал так: