Кристине Нёстлингер: Лети, майский жук!

Бродить с дедушкой и его сумой было замечательно. Сначала мы шли в кафе. Дедушка знал хозяйку одного маленького кафе с красной плюшевой мебелью. Она любила дедушку. Она приносила нам настоящий кофе, а иногда даже настоящие ореховые пирожные с изюмом.

А еще в кафе жил старый толстый пес. Беззубый пес, к тому же хромой. У хозяйки был муж, такой же вспыльчивый, как моя бабушка. Она нам часто о нем рассказывала, добавляя под конец: «Конечно, грех так говорить, но по мне пусть война длится целую вечность. По крайней мере, я отдохну от него». Хозяин кафе воевал в России.

После кафе мы с дедушкой навещали часовых мастеров. Я выбирала, к кому идти. Чаще всего — маленького, едва ли не метрового роста, господина Маурица. В лавке у него был даже сооружен деревянный помост, чтобы он мог видеть заказчиков из-за прилавка.

К специалисту по старинным часам я тоже любила ходить. В его мастерской с шикарной вывеской «Часовое ателье» было полно напольных часов, часов с маятниками и музыкальным боем. В ателье без конца что-то играло, звенело, отбивало время. Этот мастер вовсе не нуждался в дедушкиной фурнитуре, потому что давно ничего не ремонтировал. Он стал спекулянтом. Спекулянт в то время — опасная профессия. Если на его след нападала полиция, он мог угодить в тюрьму, а то и в концлагерь.

Мастер с древними часами был неизменно приветлив. Завидев дедушку, он весело улыбался: «Большая честь для меня видеть Вас, господин Гёт!» (фамилия моего дедушки — Гёт). Улыбался и мне: «Ага! Сегодня у нас в гостях милая куколка!» (милая куколка — это я).

Мастер приглашал меня в заднюю темную комнату, открывал шкаф и доставал коробку. В коробке всегда были куски слипшегося фруктового сахара. Я с трудом отскребала кусочек, стараясь не жадничать. Иногда выуживала большой кусок, такой большой, что, затолкнув его в рот, еле-еле ворочала языком.

Всякий раз, покидая это ателье, я давала себе слово: сегодня я все не съем. Оставлю кусочек для Шурли Бергера! Шурли Бергер жил в нашем доме, на втором этаже. Он был моим лучшим другом. Тем не менее, я ни разу не принесла ему сахарных крошек.

Мама терпеть не могла хозяина ателье. А все из-за чего? Как-то у мамы появилось много денег. Они достались ей по наследству от старенькой тети. Вечером, после закрытия магазинов, мама пошла к этому мастеру. Она отдала ему много-много денег, а он ей взамен — три килограмма крестьянского сала и четыре кило сахара. Мама же мечтала получить хотя бы полсвиньи. Но хозяин ателье посмеялся над нею, сказав, что в наше время деньги не имеют цены. Тот, кто хочет получить полсвиньи, должен отдать за нее пианино или хотя бы пять зимних пальто.

Пяти зимних пальто у нас не было, зато было пианино. Я и моя сестра ежедневно на нем упражнялись и раз в неделю ходили на занятия к госпоже Кригельштайн. Госпожа Кригельштайн сидела рядом на стуле и считала: «раз-два-три, раз-два-три!», потом глубоко вздыхала. Думаю, она считала нас не очень способными.

Я и моя сестра с радостью обменяли бы пианино на полсвиньи, даже на три яйца. Но мама и слышать ничего не хотела, больше того — жутко злилась, когда ей говорили об этом. Злилась так же, как наша бабушка. Мама четыре года собирала деньги на пианино, и теперь ее бесило, что она накопила всего лишь на полсвиньи или на три яйца.

Весна 1945 года была ранней. Нам повезло, потому что в доме не было ни дров, ни угля. Но самое прекрасное — в марте вернулся отец! Он лежал в венском госпитале. А до этого был тоже в госпитале, в Германии, еще раньше — в Польше, еще раньше — в России, лежал в санитарном поезде на колесах и без паровоза. Там, в вагоне с разбитыми окнами, лежало тридцать солдат. Их часто бомбили русские истребители. У отца были изранены все ноги, а в теле застряли осколки гранаты. Но вскоре он уже мог самостоятельно ковылять и, получив в госпитале увольнительную, приходил домой, даже оставался иногда до вечера.

То, что отец оказался в венском госпитале, не было счастливой случайностью. Это устроил дядя, брат моей матери. Он занимал большой пост в СС, служил в Берлине, в ставке Гитлера. И то, что отец ежедневно получал увольнительные, тоже не было счастливой случайностью. Дома у нас в глубине ящика с фурнитурой были спрятаны настоящие часы — ручные, кухонные, настенные и будильники. Дедушка долго оберегал свои сокровища. Теперь же они достались унтер-офицеру из госпиталя. Взамен часов тот выписывал увольнительные.