Марк Ефетов - Игорь-якорь

Враг уже готовился к этому: пленные рассказывали, что подходят эшелоны с газовыми камерами, с огромными катушками колючей проволоки — со всем оборудованием для уничтожения десятков тысяч жителей.

Несколько дней стояла изнуряющая жара. Сухой, терпкий воздух был недвижим — ни малейшего ветерка. Море лежало такое спокойное и гладкое, будто это было озеро или огромный безбрежный пруд.

Штиль.

Когда в городе взрыв вражеской бомбы поднимал к небу тучу розовато-коричневой пыли, облако это долго не рассеивалось.

Адмирал Кельтенборн действовал не только по обстановке, но и по погоде. Наши разведчики сообщили, что по приказу адмирала построен концентрационный лагерь для пленных. Туда согнали не только захваченных раненых советских солдат и офицеров, но и гражданское население — всех, в ком подозревали коммуниста, комсомольца или просто преданного своей Родине человека. Лагерь этот был разбит на сухом и пыльном берегу соляного лимана.

Когда-то, в те времена, когда Яков Петрович был ещё мальчиком, в соляном лимане добывали соль. Места эти были хорошо знакомы старшему Смирнову, но ещё лучше Игорю.

На соляных промыслах с давних пор происходили, как известно, события непонятные, и потому мальчики облазили здесь все закутки, стараясь разгадать тайну.

Началось всё со сторожа соляных промыслов Прокопыча, который охранял участок солончаков между морем и лиманом. Это было в годы гражданской войны, когда в южном городе, где жили Смирновы, часто менялась власть.

Прокопыч исчез в дни, когда его хозяева Медвежатовы бежали вместе с белогвардейцами. О нём можно было сказать, что он «как в воду канул». Хотя до воды от будки Прокопыча, как называли избёнку, в которой он жил зимой и летом, то есть до моря, было ох как далеко. Старик сторож соляных промыслов к морю и не ходил. Его дело было здесь, на выжженной земле, где росли только рыжие солончаки да высились белые пирамиды соли.

Днём, пока рабочие выпаривали из густой рапы соль, Прокопыч спал. Он лежал в тени своего домика, который был величиной с будку мороженщика, только чуть пониже. Рабочие-соляники видели его седые мохнатые брови, жидкую бородёнку и ещё более редкие, как несколько нитей серебра, волосы над бронзового цвета высоким лбом. Ветер теребил его бороду и крутил редкие волосы вокруг лысины, а Прокопыч безмятежно спал.

О нём говорили:

— Спит, как дитё.

— А он дитё и есть. Мало что за шестьдесят. Мухи не обидел. Сам недоест, а бедняку последнюю корку скормит. Душа!

Душой называли его ещё и потому, что была у него душа при деле. Он сам рассказывал, как босоногим мальчишкой пришёл работать на промыслы. Сначала в тачке рапу возил из лимана в большую яму, что называлась «ванной», сгребал лопатой в пирамиды соль. А к старости стал сторожем. Всю ночь ходил вокруг соляных гор как привидение. И хотя никто не пытался красть соль, всё равно ходил, ходил и стучал в колотушку. Хозяева Прокопыча, Медвежатовы, невиданно разбогатели, и шли слухи, что это Прокопыч навёл их на клад. Да и он, в рваных штанах и дырявой рубахе, непонятно откуда имел столько всего, что городские нищие шли к нему за много вёрст, и каждого он кормил, поил сладким чаем да ещё и торбу еды давал на дорогу. Кто утверждал, что это по доброте, но многие не соглашались и спорили:

— Добро-то добро, но богатства откуда? Молчун он и ночной житель, будто филин. Старика этого не раскусишь каков.

Называли его Прокопычем, по отчеству, имени никто не помнил, или прозвищем: «Душа старик». Когда мальчики приходили на промыслы поиграть в футбол, он говорил: «По мне, пущай играют. Только б хозяева не узнали».

И вот он исчез.

Ещё вчера помогал хозяевам привязывать сундуки на телеги. Было жарко и парко, как в бане. Укладывались допоздна. Рабочие-соляники рассказывали потом, как Прокопыч таскал к телегам огромные корзины и ящики из дома Медвежатовых и из конторы. На промыслах было всего два этих здания, а вокруг только соль, соль да соль.

Перед вечером за городом полыхали зарницы и громыхало. То ли приближалась гроза, то ли заговорили пушки. До фронта было, как говорится, рукой подать. Первые отряды красногвардейцев наступали уже с пулемётами по заводской улице, откуда начинался город.

А поздно вечером грянула гроза. Молния раскалывала небо, гром заглушал голос пушек и пулемётов, ураган срезал верхушки деревьев, будто косил гигантской косой. Когда же утренние лучи солнца скользнули по блестящей от дождя земле, над промыслами поднялась до самых облаков тень разлохмаченного человека.