Анна Бодрова - Аринкино утро

Симон тут же подскочил к ней и подхватил Аринку на руки. «Господи, и до чего ж лёгкая, совсем невесомая, как птичка», — думал он, неся Аринку в дом.

Когда Аринка пришла в себя, она почувствовала, что лежит не на полу, а на топчане и на очень мягкой и удобной перинке. Все суетились возле неё с испуганными лицами. Варя прикладывала к её лицу и голове что-то прохладное и освежительное, пахло кислым молоком. «Наверно, простокваша», — подумала она, и ей захотелось пить именно простоквашу.

Елизавета Петровна, услышав Аринкин голос, тут же склонилась над нею, сердце её сжалось болью и состраданием.

— Ласточка моя, ненаглядная моя, что случилось? Кто тебя? — Голос её прерывался, прижимая передник к глазам, она заплакала.

— Ну что ты завыла, точно по покойнику. Что случилось? Ну упала. Ну расшиблась, с кем не бывает, эка беда, — урезонил Симон. — Признайся, дочка, наверное, с дерева скатилась, а? — Придавая своему голосу весёлый и беспечный тон, Симон присел перед ней на корточки.

— Ты только подумай, и ничего не сказала, — справившись со своим волнением и успокоившись, заговорила опять Елизавета Петровна, — я гляжу, что-то с девкой творится неладное, притихла, как варёная стоит у бочки, ни гу-гу. Идёт, качается, я ещё накричала на неё, думала, она дурачится. Ох, Аринка, Аринка!..

Елизавета Петровна опять завсхлипывала.

— Не надо, мам, мне совсем не больно. Вот только руки жжёт очень. — И Аринка разжала свои маленькие заскорузлые кулачки, на ладонях розовели полоски содранной кожи.

— О господи! Так и есть! Я так и знала, так и знала! Это Резвый, о, чтоб его разорвало! Он побежал, а она хотела его удержать, упала. Мог бы насмерть искалечить. О господи! И всё ты, ты! — в сердцах она набросилась на Симона. — Надо б было этого лоботряса Ивана послать, так тебе, видишь ли, ушицы захотелось. Всё для своей утробы хлопочешь! — И как в таких случаях бывало, Елизавета Петровна разошлась, всё к делу и без дела вспоминая, и всем досталось на орехи. Всё высказала.

Симон переминался с ноги на ногу, жене не перечил. Оно, конечно, и его вина есть, но ведь не он Аринку посылал Резвого перевязывать, а она. Однако жене ничего не сказал. В таких случаях самое лучшее молчать: за долгие годы совместной жизни с женой он хорошо её изучил, человека не переделаешь, коль таким родился.

Аринку забинтовали старыми чистыми полотенцами с ног до головы. Бедро, бок и часть живота были в кровоподтёках и ссадинах. Она лежала притихшая, спокойная, виноватая. Здоровый глаз, утонувший в бинтах, как пленник выглядывал из своей западни.

Пригнали скот, и все разошлись по своим делам. Симон задержался на минутку. Желая подбодрить дочку, весело подмигнув, сказал:

— Не робей, дочка, в жизни всякое бывает. Чем чаще голову бьёшь, тем она крепче становится. До свадьбы всё заживёт. Ты — дочь крестьянская, должна в воде не тонуть, в огне не гореть, биться и не разбиваться! Но... но всё-таки, — тут Симон многозначительно поднял палец, — ты, Аринка, — неслух! Ты помнишь, что я тебе говорил, ты всё забыла, ай, дочка, беда мне с тобою. Лежи тихо, не вставай, я пошёл.

Оставшись одна, Аринка обрела наконец долгожданный покой. Прикрыв глаза, она почувствовала себя в мягкой качели. Кверху-вниз, кверху-вниз, мерно и тихо качаясь, убаюканная, она скоро заснула.

С болезнью Аринки дом словно опустел. Не слышно было её звонкого голоса, не мелькала перед глазами её порхающая фигурка. Все ходили словно в воду опущенные, и каждый чувствовал себя немного виноватым перед ней. Аринки явно не хватало всем.

Аринка лежала в маленькой угловой комнате, под новым лоскутным одеялом. Окна, занавешенные половиками, придавали комнате вид пасмурного дня. Спи, Аринка, отсыпайся. Но, как назло, спать не хотелось. Она лежала и прислушивалась к звукам, доходившим до неё со двора, с кухни.

На кухне громыхала вёдрами мать. Сейчас пойдёт за водой. Скрипнула калитка — это пришли с покоса Симон, Ивашка, Варя и Лида.

А с Лидой свершилось чудо: она так же неожиданно поправилась, как и заболела. Проснулась как-то утром и вдруг чувствует, что у неё совсем не болит спина. Вот нисколечко. Она осторожно прошлась по комнате, прислушалась: не болит, словно и вообще никогда не болела. Тогда Лида засмеялась, захлопала в ладоши, стала кружиться, танцевать и припевать: «Не болит, не болит». Счастливая, она с необыкновенным рвением набросилась на работу, её мучила совесть, что столько дней бездельничала из-за своей глупой спины, а бедная Варя и мать надрывались.