Николай Дубов - Беглец

Сам не зная почему, Юрка вдруг подошел, поднял сигарету и протянул отцу.

— На.

Отец обернулся и, глядя на Юрку, спросил:

— Это ты, Слава?

— Нет, это я, — сказал Юрка.

— Сынок… — Голос папки задрожал. — Ты вернулся, сынок…

Он пошел к Юрке, вытянув руки. Юрка подсунул ему сигарету, но отец ее тут же упустил, ухватил его за руку. Он не схватил, он ухватился за Юрку. Вот так же хватался за него Славка, когда Юрка учил его плавать, а тот боялся утонуть и отчаянно цеплялся за него…

Отец одной рукой держался за него, а другой лихорадочно ощупывал, гладил его локоть, плечо, голову.

— Сынок, ты пришел… А я вот не вижу. Совсем ничего не вижу. Даже света…

Он держался за Юрку, а смотрел поверх него, куда-то в пустоту.

— Может, еще вылечат? — сказал Юрка.

— Нет, — сказал папка. — Мать возила меня и в Черноморск, и в Евпаторию… Врачи говорят, уже всё, конец… Я знаю. Мне еще в госпитале военврач сказал: чуть что, и конец…

Из широко открытых глаз его потекли слезы, застряли в многодневной щетине на подбородке, нижняя челюсть задрожала. И у Юрки тоже почему-то задрожала нижняя челюсть. Он сцепил зубы, подвел отца к табуретке.

— Садись.

Он потянул руку, отец еще отчаяннее вцепился в нее.

— Куда ты?

— Пусти, я тебе сигарету дам.

Он подал сигарету, нашел спички. Отец напряженно прислушивался к его шагам, только когда Юрка поднес зажженную спичку, немного успокоился и жадно затянулся.

— Сиди, — сказал Юрка и пошел к двери.

— Сынок! Куда ты, сынок? — закричал папка.

Юрка спустился с крыльца. На мелководье, расплескивая солнечные зайчики, взапуски бегали три крохотные фигурки. Пацаны… Теперь их тут и вовсе замордуют, затуркают. Будут расти, как бурьян, без призора… На мамке теперь все. А что она одна сможет? А отец так и будет мыкаться в четырех стенах, вытянув перед собой руки, натыкаясь на все и падая…

Он шел к дороге, и каждый шаг давался с трудом, будто он без роздыха шел целые сутки или надел, как водолаз на переправе, свинцовые башмаки.

Семен перегнулся со своего сиденья, распахнул дверцу.

— Что, не дает? — спросил он.

— Он не видит, — сказал Юрка.

— Чего не видит? — не понял Семен.

— Ничего не видит. Совсем. Ну, ослеп он. Понимаешь?

У Семена приподнялись брови, он тихонько присвистнул.

— Вот это да… — Он помолчал. — Водочка?

Юрка пожал плечами.

— Ну и как ты решаешь?

— Понимаешь, на мамку теперь все… И пацаны… И он, слепой…

— Раздумал, значит? — Семен, прищурясь, посмотрел на побелевшую от зноя дорогу. — Что ж, видно, правильно… Тогда — привет. На обратном пути заеду.

Он захлопнул дверцу. Стартер зарычал, машина тронулась с места. Сзади, грохоча и подскакивая, подлетел самосвал, обогнал Семенову машину, за ним пролетел второй, потом еще и еще. Машины мчались, рявкали сигналами, подгоняя друг друга, и нельзя было понять, то ли они догоняют что-то и никак не могут догнать, то ли убегают от чего-то и боятся, что убежать не смогут. Они мчались все быстрей и быстрей, и все мимо, мимо…

Юрка повернулся и пошел к дому.

1965–1966

Мель, отмель.

Из стихотворения Э. Багрицкого.

Вышки, с которых наблюдают за ходом рыбы.

Мешки, узлы.

Землеотвозная шаланда.