Николай Дубов - Беглец

— Берегитесь черного хлеба! — усмехнулся Виталий Сергеевич. — «От черного хлеба и верной жены мы бледною немочью заражены…» [2] Из стихотворения Э. Багрицкого.

— Ты предпочитаешь неверных жен? — спросила Юливанна.

— Чужих.

Юливанна засмеялась и погрозила пальцем.

— Попробуй только!

— Я извиняюсь, — сказал дед, — я чего хочу спросить. Вот вы, к примеру, строите дома. Как же вам платят — сдельно или по-особому?

Виталий Сергеевич нахмурился.

— Архитекторы получают зарплату. Как инженеры и прочие. Но я отошел от активного проектирования.

— И напрасно! — сказала Юливанна. — Мне очень нравились твои проекты.

— А что из них получилось? Помесь ласточки со свиньей? — Он посмотрел на непонимающие лица деда и папки. — Извините, вам это, наверно, неинтересно…

— Нет, почему же, — вежливо сказал папка. — Очень интересно.

— Понимаете, о чем я? Архитектор задумывает здание, создает проект. Но ему не дадут сделать так, как он задумал. И получается не здание, а ублюдок, сапоги всмятку, манная каша на шампуре…

— Крепко, видать, вас обидели по служебной линии, — сказал папка.

— Дело не в личной обиде, — отмахнулся Виталий Сергеевич. — Человек должен гордиться тем, что он сделал… Ну, не то, чтобы гордиться, а…

— Как Саваоф, — сказала Юливанна. — Он сделал — «и увидел, что это хорошо».

— Да, что-то вроде этого. А я пока сказать этого не смог. Ни разу.

— Но ты же строил! И хорошо.

— Что значит «хорошо»? У художника должно быть ощущение важности, нужности, первоочередности того, что он делает. А что мы строим? Обязательно — дворцы. Дворцы спорта, дворцы бракосочетаний, дворцы пионеров, дворцы культуры… И на моей совести есть такой дворец. Построил по тогдашней моде советского ампира. Роскошный дворец культуры. Приходят туда люди, слушают лекции о культуре, а сами немытые. В селе бани нет. Вы говорите, жизни хотят «покрасивше»… Надо ее чище сделать.

— Эт правильно, — сказал дед. — И у нас в деревне бани нету, хочешь помыться, езжай в город. Сорок километров — ближний свет. Кто ж туда поедет?

— Ты, как всегда, увлекаешься и преувеличиваешь, — сказала Юливанна.

Виталий Сергеевич посмотрел на нее, как бы очнувшись, возбуждение его угасло.

— Да, ты права, конечно. И весь этот разговор ни к чему…

Дед уже блаженно щурился, папка суетился, поглядывая на опустевшую бутылку, — ему было мало — и, как видно, совсем не слушал. Как только Виталий Сергеевич замолчал, он тут же спросил:

— А как его по имени-отчеству, того академика?

— Не знаю.

Дед и папка еще немножко поговорили о погоде, какая, мол, стоит жара, прямо июльская, и что штормы в мае бывают редко, а если и случится когда, то короткий. Потом они ушли. Виталий Сергеевич задумался, Юливанна, поглядывая на него, убирала со стола, потом спросила:

— Что на тебя вдруг нашло — поход против дворцов, гимн бане?

— Ты же знаешь, что не вдруг. Это всегда со мной.

— Но почему именно теперь? И перед аудиторией, которая явно ничего не поняла?

— Разве всегда говорят для аудитории?.. А почему? Увидел малевание этого Нечаева, вот и… Не так радостно увидеть пародию на самого себя. И злую пародию.

— Не вижу никакой связи.

— Ну как! Он считает, что его малевание делает жизнь людей «красивше». В конечном счете, и мы делаем то же самое. И когда начинаешь подводить итоги…

— Не рано ли?

— От этого никуда не денешься. — Виталий Сергеевич тронул седые волосы. — Всему свое время, говорил Экклезиаст. Время жить и время умирать, время сеять и время убирать жатву, время собирать и время бросать камни… Что мне остается еще, как не бросать камни? В себя…

— Бедненький! Так ты ничего и не сделал… А дом на Хорошевке? А детский санаторий? А…

— Все это — пробы, подходы, попытки. Были замыслы. Мне их поправляли, портили, я уступал, соглашался. И получались ублюдки. Не выдержал, сбежал на кафедру. И что? Создал школу, воспитал смелых новаторов? Чего достиг?

— А я не в счет? Если б ты не появился на кафедре…

— Тебя — да!.. Тебя я достиг. Ах, Юленька, если б это случилось раньше!..

— Могло случиться и раньше. Ты сам виноват.

— Прошу тебя! — сказал Виталий Сергеевич. — Не надо об этом, хотя бы то время, что мы здесь…

— Но почему я должна…

Юливанна только теперь увидела, что Юрка сидит, где сидел, и осеклась. Юрке стало невыносимо неловко. Он давно понял, что ему следует уйти, но боялся привлечь к себе внимание, не знал, как уйти незаметно, и продолжал сидеть, и получилось так, будто он нарочно сидел и слушал, о чем они говорят между собой, думая, что их никто не слышит. Он поднялся, пошел к дому.