Василь Хомченко: Боевая тревога

Началась полярная зима, без солнца, с длинной двухмесячной ночью. Снегу намело под самые крыши домов.

Однажды Ваня готовил ужин, хлопотал у горячей плиты, шипело на сковородах сало, а в духовке жарились те самые капитаны. За стеной выл ветер. Ваня даже передернул плечами – представил, как тяжело его друзьям матросам ходить в дозоре или нести вахту на таком ветру.

И вдруг кто-то – бух в дверь.

– На себя открывай! – крикнул Ваня. Там заскребли, затопали, дверь затряслась, видно, на нее налегли.

Ваня рассердился – что за несообразительный человек, не может открыть дверь. Подошел к порогу, толкнул ее и тут же отпрянул назад.

На пороге стоял белый медведь. Черные глазки его зло блестели. Он переступил порог и решительно пошел на Ваню. Ваня отскочил назад, взобрался на стол, на котором лежала рыба капитан. Медведь – за Ваней.

Как и куда убегал Ваня, он вспомнил только потом. Страшно было глядеть, как Потапыч, усевшись на полу, уминал рыбу. После рыбы Потапыч съел фарш, приготовленный коком для фрикаделек. Фарш ему понравился. Потапыч даже облизнулся и зевнул. Зевая, он увидел Ваню на столе. Посмотрел на него уже не зло, а добродушно, закивав мордой, должно быть, благодарил за ужин.

Камбуз Потапычу понравился: тепло, чисто, все вкусное. Но, видно, понимал, что нужно уходить, не дома же. На прощание похлебал из миски соуса, попил воды из кастрюли и грохнул дверью.

Ваня-кок соскочил с полки, схватился за голову. Из чего же теперь ужин готовить? Рыбу Потапыч съел, от фарша тоже ничего не осталось. Побежал к мичману, рассказал ему обо всем.

Мичман пришел на камбуз, посмотрел на остатки ужина, покачал головой.

– Обжора! – сказал Ваня. – В другой раз придет, дам очередь из автомата.

– Голоден, потому и обжора, – сказал мичман.

Еще он сказал, что теперь Потапыч зачастит сюда.

Но стрелять в него не нужно. Белых медведей и так осталось мало. Он посоветовал поставить недалеко от камбуза ящик и туда складывать все отходы. Ну и рыбину иногда можно подложить.

Оба вышли во двор, посмотрели, где ящик поставить. Решили к столбу привязать.

– Потапыч бросается на людей, когда очень голоден, – сказал мичман.

Так Ваня начал подкармливать Потапыча. Каждый день что-нибудь клал в тот ящик. Потапыч приходил незаметно, очищал ящик, и никто его не видел.

Иной раз Ваня несет еду Потапычу, а матросы смеются:

– Медведь медведю обед несет. Ваня, а белый Потапыч, часом, не из-под Мозыря?

Правда, раза два Потапыч попробовал заглянуть в камбуз, скреб когтями дверь, стучал в нее лапой, но Ваня не открывал, знал, что это за гость, и кричал:

– Потапыч, не ломись! Иди в свой камбуз. Там для тебя треска приготовлена.

Этот маленький гарнизон находился далеко от города и от железнодорожной станции, в глубине большого лесного простора. Стоит там казарма-одноэтажный деревянный щитовой дом и три таких же щитовых домика, каждый на две семьи, для офицеров. Скрипучие старые сосны и ели плотно окружают казарму и прикрывают ее своими ветвями, как зонтом. По крыше и стенам казармы шаркают ветви – будто собрались со всего леса звери и скребутся, царапают когтями, просятся к солдатам в их уютные комнаты. А зверей в тех лесах полно. Однажды на окно казармы вскочила рысь, усатая, с острыми короткими ушками, уселась на подоконник, ноздри раздула, ощерилась, глаза уставила на дневального Карпова. Карпов, увидев впервые такого зверя, подумал, что это кот-великан какой-то, и стал звать к себе: «Кис-кис!..» И пачку печенья протянул – на, ешь, кот! Рысь, конечно, не воспользовалась добротой Карпова, убежала.

В гарнизоне живут пятеро детей, среди них двое школьников – Ваня и Таня. Своей школы в гарнизоне нет, детей возят за пятнадцать километров в поселковую школу. Каждое утро к дому, где живут Таня и Ваня, подъезжает «газик». Шофер рядовой Борейко дает два коротких, как писк морзянки, сигнала и ждет, пока его пассажиры, размахивая портфелями, не выбегут из дому. Они бегут к машине со всех ног. Кто первый добежит, тот и займет место рядом с шофером. Чаще всего это место достается Тане.

Был понедельник. Борейко подъехал раньше обычного и, зная, что дети в это время еще завтракают, машину поставил подальше от дома, сигнала не давал. Настроение у него было плохое – испортили с раннего утра. Только успел после подъема брюки надеть и сапоги обуть, как услышал чей-то восхищенный крик: «Борейко, полюбуйся на себя» О-го-го, вылитый!» Он тут же догадался, что повесили новый номер стенной газеты. Бчера, закрывшись в комнате старшины, до самого отбоя просидела редколлегия. О том, что он попал в газету, Борейко почувствовал еще вчера вечером, разговаривая с батарейным художником и поэтом Карповым. Уж очень глаза у того были таинственно-хитрые. И знал, за что попал: два дня назад получил за ночную стрельбу из автомата двойку. Досадная неудача. «Пули пошли на ферму в гости», –шутили солдаты. А Карпов, этот первый снайпер (до армии был призером по стрельбе), даже рассердился тогда на Борейко: мол, подвел всех, общую оценку батареи снизил…