Владимир Киселев - Любовь и картошка

Все молчали. Сережа почувствовал, как этот «привкус горя» сдавливает горло. Он закусил губу и отвернулся в сторону.

— Когда он это написал? — негромко спросил генерал Кузнецов.

— Давно, — ответила Анна Васильевна.— Ему еще и двадцати не было.

— Да, девочка, — взволнованно обратился генерал Кузнецов к Наташе, — в жизни иной раз трудно понять, где настоящее, а где только подделка. И когда ты столкнешься с этим, а ты обязательно с этим столкнешься, вспомни партизанскую картошку. И людей, что погибли за нее, до конца выполняя свой долг. У тебя есть фотография деда? — строго спросил он у Сережи.

— Нет,— ответил Сережа.— Не знаю даже, какой он был.

Он посмотрел на отца.

— И я почти не помню,— виновато улыбнулся Григорий Иванович.— Железом всегда от него пахло.

— Железом,— подтвердил дед Матвей.— Чем же еще? Кузнецом он был.

Павел Михайлович посмотрел на Сережу, на Григория Ивановича, как бы сравнивая их и восстанавливая в памяти образ Сережиного деда.

— А на Гришу он был совсем не похожий, — сказал он. — Веселый был человек. И все вокруг него смеялись. Теперь бы такому цены не было. Я б его в штате только за характер держал.— Он улыбнулся.— Ты думаешь, я почему такой старый, Серега? Все из-за них, из-за серьезных этих людей. Из-за бати твоего да Аллы... Ну, чего ты, Гриша, дуешься, как мышь на крупу?

— Павел Михайлович! — не выдержал Григорий Иванович.— Больше я так не могу! Скажите, наконец, прямо: вы уходите или остаетесь?

— Прямо только Китоврас (Китоврас — сказочное существо из русской былины, которое могло двигаться только по прямой линии, никуда не сворачивая) ходит, — посмеиваясь, ответил председатель.

— Я с ней работать не буду,— не принял шутки Григорий Иванович.— Если уходите, ищите и мне место.

— За что люблю Гришу,— ласково отозвалась Алла Кондратьевна,— так это за откровенность.— И сразу же, без всякого перехода, громко и зло продолжила: — Только и я откровенно скажу. Если приму колхоз, приказом уволю! Анатолий Яковлевич! — горячо обратилась она к генералу Кузнецову.— Вы не помните, где это было?.. За границей где-то. Железнодорожники забастовку устроили. Полностью выполняли все, что записано в их правилах да инструкциях. Знаешь, Гриша, что из этого получилось? Все поезда стали! Так ведь ты у пас в колхозе постоянно такую забастовку устраиваешь...

— Ладно,— оборвал ее Павел Михайлович.— Если тебе и Грише так не терпится,— он хитро прищурился,— привез я один документик... Серега, не в службу, а в дружбу. Там у меня в машине в папке конверт красивый...— И лишь после того, как Сережа ушел, он добавил: — Только в нем, в конверте этом, совсем не то, чего ты ждешь, Алла. Получил я письмо из Ирландии. От Джерарда Макхью.

— От какого Макхью? — удивился генерал Кузнецов.

— Ну, Анатолий Яковлевич, — укоризненно ответил председатель, — Макхью в нашем картофельном деле, как Эйнштейн для физиков. И в письме этом листок дли Сереги. Нащупал наш школяр идею одну любопытную. Как бы это вам объяснить?.. Гуминовую кислоту, она в торфе содержится, он использовал для внекорневой подкормки. Наши картофелеводы об этом знают. Было сообщение в «Вестнике». А я послал вырезку Макхью.

Сережа отправился к реке.

«Причины и следствия,— думал Сережа.— Обычно мы этого не замечаем. Но фактически все, что нас касается, и все, что мы делаем, и все, что с нами делают, состоит только из причин и следствий. И когда задумываешься, то видишь, что все получается, как в этом детском стишке:

С. Маршак. Из английской поэзии для детей.

У нас на ферме бык Ганнибал, — думал Сережа.— Изображение похожего быка нашли археологи. У археологов не заводилась машина. Кладовщик Слесаренко продал им бендикс. А потом...»

Сережа вспомнил, как потом, в воскресенье, Олег повез картошку в район, на базар, в колхозный овощной магазин Щербатихе. С ним поехали Сережа и Наташа. Они сидели в кабине втроем. Наташа рядом с Олегом, а Сережа у дверцы, справа. Олег учил Наташу управлять машиной. Она по его команде переключала скорость. И одновременно они разговаривали о Гоголе.

— Гений — это не объяснение,— говорил Сережа.— И хоть в учебнике про это ничего не сказано, а я уверен, что «Нос» он написал прежде всего потому, что у него самого был такой здоровенный нос.