Лидия Чарская - Феничка

— Беляночка моя! Золотко мое! — часто награждала Феничка шепотом проходившую мимо неё Сумскую.

Нередко приносила ей Феничка горбушку черного свежеиспеченного хлеба, посыпанного крупной солью, — всю свою порцию, — зная, как неравнодушны вообще институтки к этому оригинальному, далеко не изысканному лакомству. Приносила и клала в ночной столик Ноночки. Последняя знала об этом молчаливом обожании горничной и платила ей самым дружеским отношением. Часто вела она беседы с Феничкой об её деревне, семье, вырастившей ее, о полевых работах. Иногда Нона угощала Феничку лакомствами после приема родных по четвергам и воскресеньям; словом, всячески выражала ей свое доброе отношение.

У кровати Ноны Сумской Феничка часто изливала в слезах, наедине, свое горькое недовольство городской службой и тоску по деревне. И сейчас она бросилась с залитым слезами лицом на колени перед знакомой постелькой, обвила обеими руками подушку и, прижавшись к ней головой, горько, неслышно зарыдала от обиды и тоски.

Недолго проплакала Феничка. Недомытые окна и брошенные на полу мочалка с тряпкой настойчиво звали к покинутым служебным обязанностям. Немедленно поднялась Феничка, любовным взглядом окинула Ноночкину кроватку, поправила на ней одеяло, подушку и крошечную икону, привешанную к изголовью на розовой ленте и, вытирая слезы, принялась снова за прерванную работу на окне. Теперь уже было не до песен. Затрещал звонок в нижнем коридоре: кончились классы, наступал час обеда и большой перемены. Надо было заканчивать уборку поскорее и спешить вниз мыть посуду по окончании обеденного стола. А там, наверное, позовут к Марье Денисовне — «Жила» успела, конечно, нажаловаться, и надсмотрщица лишит Феничку её последней радости — службы у выпускных.

С отчаянием в сердце работала теперь девушка. Слезы высохли на глазах, но в душе не стало веселее. Так хорошо начался этот день и так печально закончился. С тяжелыми вздохами, то и дело рвавшимися наружу, Феничка приканчивала свою работу. Вот домыто последнее окошко. Она забрала лоханку, тряпку, мыло с мочалкой и спешит из дортуара.

На пороге веселая ватага сталкивается с ней.

— Феничка! Феничка! — звучат голоса институток, — куда вы? Не пустим. Нам нужно переговорить с вами.

Кто-то Феничку освобождает от её багажа, кто-то со смехом хватает ее за руки и тащит обратно в дортуар к только что вымытому окну. Вокруг неё теснятся зеленые платья, белые передники и пелеринки воспитанниц и десяток юных смеющихся личиков, казавшихся самим отражением весны. Девушки смеются, им весело. Весело оттого, что пришел май, желанный май, в конце которого их, как птичек из клетки, выпустят на свободу, оттого, что жизнь, незнакомая, неведомая им, кажется издали такой прекрасной, и потому что собственная юность и свежесть радует их.

Феничка невольно оживляется при виде этих милых смеющихся лиц. Барышни все, как нарочно, прибежали сюда самые милые и ласковые изо всего класса. Тут и черненькая беззаботная шалунья Клавдия Левенцова, и маленькая толстушка Адочка Мирова, и Соня Боковская, и темноглазая грузинка Нина Швили-Муханова, и Таня Мурановская, и Зоенька, и Рая Сельцева, прозванная «Колокольчиком» за её высокий тонкий голосок и, наконец, сам «ангелочек милый», само «золотко», любимица Фенички, Нона Сумская.

Девушки стрекочут, как кузнечики.

— Феничка! Феничка! У нас к вам просьба! — звенит «Колокольчик».

— Да, да! — подхватывает Швили, — необходимо ее исполнить, вся надежда на вас.

Зиночка Кульская заливается, хохочет:

— Достаньте нам вечером у «Жилы» ключ от садовой двери — спасибо скажем, — говорит она.

— Только сами не попадитесь, Феничка — предостерегающе говорит Нона Сумская, которую подруги за её осанистый вид и уменье держать себя прозвали «Графинюшкой».

Соня Боковская, она же и «Мышка», маленькая, совсем не по летам миниатюрная девушка, успокаивает Нону.

— Ты не бойся, Графинюшка, Феничка сумеет, если захочет. Ведь захотите, Феничка? — лукаво улыбается она, беря за руки девушку.

Феничка догадывается, что это — какая-нибудь новая шалость, задуманная институтками, и, забыв совершенно про свое горе, зараженная общим весельем, смеется и спрашивает:

— Да зачем вам ключ, барышни?

Охи, ахи, восклицания. Говорят все сразу, ничего нельзя разобрать. Неужели она не понимает!.. Теперь дивные весенние ночи… Поют соловьи… Пахнут дурманяще липы… И луна такая, что умереть от восторга можно. Экзамены кончаются… скоро выпуск… Такие радости впереди… Так неужели же спать чурбаном в дивную майскую ночь. Неужели не воспользоваться случаем и не погулять вечером в саду…