Николай Егоров - Утреннее море

— Да вы что! — глухо выговорил Виль.

— А на море тебе хочется, ведь хочется?.. Ясно, пионерлагерь не пансионат для взрослых, там и поработать надо. Молодой — не переутомишься. В конце концов, ради удовольствия следует и на кой-какие жертвы решиться…

— Да какой из меня плаврук? И начальник отдела не отпустит. Лето, люди в отпуска пойдут, а я, считай, на три месяца выключусь…

— Начальника отдела беру на себя. А плаврук из тебя выйдет. Не сомневаюсь. Молодой ты, энергичный, инициативный…

Стул вежливо скрипнул — Иван Иванович вздохнул, приложил ладони к лысине, будто грел их, поинтересовался:

— В доме, где живешь, детишек много?

— Табун! И под нами, и над нами, и по соседству — на нашем этаже.

— Разных весовых категорий?

— Как водится.

— Раздражают тебя детишки-то? Не замечал?

Виль мысленно перенесся во двор своего девятиэтажного дома, увидел бегающих, прыгающих, дерущихся, орущих, смеющихся и плачущих мальчишек и девчонок, неуверенно признался:

— Вроде не раздражают…

— Раздражали бы, так ты без всяких «вроде» сказал бы о том, — заключил Иван Иванович. — Соглашайся, у тебя должно получиться. Тем более, что в лагере ты бывал. А я введу тебя в курс — мне довелось и в физруках, и в плавруках походить до того, как в начальники произвели. До отъезда дам тебе подробнейшие инструкции — с чего начинать, чего не забывать, чего избегать…

— Иван Иваныч сам-то мастер спорта! — вставил Баканов.

Капитонов чуть сморщился — к делу, мол, не относится, — тронул плечом плечо Виля:

— В лагере и отдохнешь, и нужное дело сделаешь. И многое для себя у детей почерпнешь. Своих ведь, как я понял, у тебя нет?

— Пока нет, — прыснул Виль.

— Ничего смешного, будут. Для нормального развития взрослого человека необходимо, чтобы рядом были дети.

— А тут сразу триста! — Баканов вскочил. — Триста! Везет тебе, товарищ Юрьев!..

«Ве-зет! Веззз-зет! Веззз-зззет!» — размеренно стучали колеса под вагоном.

— Везет-везет! — шепотом поддакнул Виль.

Море, берег, горы не проснулись, но уже и не спали — бывает такое состояние в природе, которое удается застать лишь тому, кто бодрствует в ранние часы дня. Солнце заслонялось ближними лесистыми вершинами, однако небо, тронутое лучами, розовело и золотилось. Над гладкой поверхностью воды стлался непрочный туманен, напитанный невесомым, словно бы клубящимся, светом.

Горизонт едва угадывался — небо и море там пока не разделились, были одинаково сизые.

На склонах лежала темно-зеленая тень; стекая в ущелья, она синела.

На траве, на нижних побегах пристанционных кустов тускло светилась роса, хранившая в себе ночной холодок.

Простор. Тишина. Свежесть. Воздух прозрачен, краски мягки, свист птиц осторожен и нежен.

Пляж пуст. Серо-голубые песок и галька у воды окаймлены узкой темной полоской. Решетчатые навесы, трубчатые грибки, загородки для переодевания отбрасывают длинные размытые тени.

Виль сошел на перрон последним и замер, изумленный резкостью перемены, — ночь в пути вдруг выпала из; памяти, и показалось, что он мгновенно перенесся из будничных реальностей Ростова в праздничный и картинный мир субтропического побережья Черного моря. Все чувства его крайне обострились, и в душе возникло предощущение красоты и радости.

— Ничего-ничего не забыли? — с облегчением спросила проводница.

— Опростали вашу посудину, — весело ответил Виль и махнул пилотками, которые собрал, напоследок обшаривая полки. — Спасибо вам и — до встречи в конце лета!

Проводница сменила красный флажок на желтый и поднялась в вагон:

— Авось другой бригаде выпадет везти ваш табунок!

Невыспавшийся «табунок» покорно, без суеты построился на перроне — не было здесь родителей, некому было сбивать ребятишек с толку.

Перед игрушечным вокзальчиком стоял грузовик с откинутым бортом. Чемоданы, ящики, тюки, рюкзачки — все поместилось в нем. В улицу, наискосок шедшую от станции к подножью горы, к зеву ущелья, втянулись налегке.

Старшая вожатая попыталась-таки организовать песню, скомандовала:

— Все-все поют, все песней приветствуют гостеприимное побережье!

Ничего из ее попытки не вышло, да и чудовищно было петь в этот час, круша просторную праздничную тишину и глуша прозрачный птичий пересвист.

Как построились, Виль снова занял место замыкающего, хотя и на этот раз никто никаких указаний ему не давал. Счел, что здесь он нужней. Было и другое обстоятельство — средь замыкающих шла Пирошка. Он не лукавил сам с собой — честно признался, что и это обстоятельство имело свое значение, свою власть. Пирошка была в белом халате. Волосы — когда успела? — уложила на затылке в тяжелый узел. Из-за того шляпа низко надвинулась на лоб, а позади лихо торчала, открывая белую шею.