Николай Егоров - Утреннее море

В расселине они сделали остановку, и здесь нашел их Геракл Кузьмич:

— Травмы есть?

— Нету травм, — за двоих ответил Виль.

Бормоча что-то злое, Геракл Кузьмич набросил веревочную петлю на каменный зуб. Виль ругнул себя: «Чего ж не догадался взять моток? Всполошился, аж память отшибло!»

— Дуристы! — внятно произнес Геракл Кузьмич, убедившись в том, что веревка намертво охватила камень. — И как назло на базе только доктор, завхоз и я. Самому, вишь, пришлось мокнуть!

— Обсохнете! — Виль чувствовал, что и Геракл Кузьмич, злясь, радуется — все живы, целы, невредимы.

— Давай, скалолаз задрипанный, — приказал Геракл Кузьмич Олегу. — За мной давай, не бойся, не выроню роскошь этакую!

Виль спускался за ними, до конца расселины натыкаясь на веревку, натянувшуюся, как струна — двух человек держала. Когда она вдруг ослабла, понял — Олег и Геракл Кузьмич — на осыпи. Негнущимися пальцами взялся за нее, заплел ногами.

— Сам справишься? — окликнул снизу Геракл Кузьмич.

— Иду. Все нормально!

Над последней ступенью сунул ногу в нишу, а она скользнула, и веревку повело, а руки обожгло — дерануло о скалу. Виля кинуло боком на наклонный уступ, пальцы, не задержавшись, скребанули по камню.

Из глаз, как из-под металла, прижатого к абразивному кругу, вылетели пучки искр…

— Живой, говорю же, — очнувшись, услыхал он радостный и далекий голос Антаряна. — Живой!

Чей-то тоже далекий и приглушенный голос подтвердил:

— Живой!

«Уши заложило, — подумал Виль. — Сглотнуть и пройдет… Где я? На осыпи, что ли?»

Точно отвечая ему, Геракл Кузьмич далеко и приглушенно воскликнул:

— Счастье, что в плечо мне врезался, рукой не совладаю. Зато не раскокался о камни. — Поторопил: — Взялись!.. Помалу, помалу!

Искры закружились в глазах.

Снова очнулся он, лежа на чем-то мягком, покачивающемся, плывущем. Всюду плескалась вода, которую взбалтывал гром, в бело-синем свете плескались отдаленные, полные тревоги голоса…

Разбудила его боль. До сих пор ее не было, возможно, что он ее просто не почувствовал сгоряча. Возможно, слишком коротко было время возвращения сознания. Теперь боль, тупая, тягучая, но не сплошная — разбросанная островками, терзала. Будто под трактор угодил — не нынешний, с резиновыми скатами или на гусеницах, а давний, виденный в кино, с большими задними колесами, усеянными острыми металлическими шипами.

Он лежал на спине, укрытый по горло. Неторопливый, постепенно стихавший дождь шуршал на крыше, вялые удары грома сопровождались близким и тонким стеклянным звоном. Понял, что находится не в палатке, и открыл глаза, увидел неровно освещенный потолок, верх черного окна. Повернул голову туда, где был источник света, и встретил обеспокоенный взгляд Пирошки. Она сидела на стуле. За нею стояла вторая кровать — на ней кто-то спал. На тумбочке у стены — затемненная кусками ткани настольная лампа. На полу недвижно мерцал рефлектор.

Пирошка поднялась, шагнула к кровати, склонилась над Вилем:

— Как ты?

Худо было ему, а отметил перемену: встревожилась до того, что на «ты» назвала.

— Мы в изоляторе турбазы? На той кровати — Олег? Как он?

Он шевельнул рукой под одеялом — на то, чтобы выпростать ее, сил не было. Пирошка заметила это движение и осторожно опустилась на край кровати.

— Спит он. Растерли его спиртом, накормили, напоили горячим чаем… Спит… Я тебе чаю дам, а?..

— Не хочу…

Пирошка приблизила лицо к его лицу:

— Поташнивает?

— Ни-ни…

— Ты не утаивай!

— Ни-ни!

— Голова кружится?

— Болит. И сонная вся.

— Это, может, из-за высокогорья… Здешний доктор осмотрел тебя, уверяет, что переломов не должно быть. А вот сотрясение мозга…

— Меня вполне устраивает реакция на высокогорье. Откинь, пожалуйста, одеяло.

— Простынешь…

— За секунду?

Кисть правой руки была толсто забинтована, белая повязка перехватывала грудь, темнели зеленкой ссадины… Одеяло, нежно приминаемое руками Пирошки, снова окутало шею, плечи, грудь Виля.

— Видела, когда перевязывали? Очень там…

— А что такое — очень или не очень? — она смахнула с щеки слезу. — Мне больно…

— Давай без этого, — нарочито хмуро сказал Виль, — И отправляйся спать — нервишки у тебя сдают.

— Нельзя. Да и не засну.

— А ты поцелуй меня — поможет.

Бархатно-темные глаза ее весело сверкнули:

— А вдвоем прогуляться под дождичком, по лесочку не хочешь?

— Хочу. Но сыро там. И холодно.