Николай Егоров - Утреннее море

На перроне их догнал и перегнал физрук Антарян, тоже обвешенный сумками. Он был темен и тощ, как араб, но в провяленных и прокопченных мышцах его таилась большая сила — мчался, как налегке.

Начальник лагеря подмигнул Вилю: погляди, мол, как старается! И объяснил:

— В нашей пионерской работе так: делай все, что надо, выручай занятого другим, помогай ему, не жди, чтоб забота тебя искала, сам находи ее.

Набегался и натаскался Виль! Теперь постоять бы в тени, хлебнуть ледяного кваску из той бочки, что желтеет у моста через Темерничку, — благо за благо! Однако подъехал к скверику синий микроавтобус, распахнулись задние дверцы, и физрук Антарян стал подавать мячи, сетки, шахматные доски с погромыхивающими в них фигурками, связки капроновых гимнастических обручей, бумагу и картон в рулонах, коробки настольных игр, бадминтонные ракетки, какие-то тяжелые свертки, куски пенопласта и веревки, ящики с обрезками ткани, металла, дерева, разноцветной проволоки, тюки с пестрой одеждой, неподъемный столовский термос с кипяченой водой. Все это добро перетаскали туда же, на перрон, — к вещам сотрудников. Передохнуть себе не давали — на первый путь уже втягивались вагоны, а в узком пространстве между ларьками у речки и сквериком началось построение.

Нет, что-то невообразимое началось. Вожатые и воспитатели старались поставить ребятишек в колонну по двое, чтоб маленькие впереди, большие — за ними, чтоб оказались в том порядке, в каком садиться в вагоны. То ли по старой дружбе, то ли по новой, возникшей уже здесь, дети сами выбирали себе пары, хотя заметно разнились по росту и возрасту, были записаны в разные вагоны. А родители лезли в строй, ломали его, обнимали и обцеловывали чад своих, пихали им в руки свертки и мешочки с дополнительными, купленными в последний момент в вокзальном буфете лакомствами. Сотрудники лагеря пытались оттеснить настырных и сиротливо сюсюкающих пап и мам, но куда там!

Виль кинулся в конец строя, где больше всего было беспорядка. Его толкали в бока и спину, кричали в уши, требовали: дайте, же еще разочек попрощаться!

Кому-то из вожатых вздумалось организовать песню — высокий и сухой женский голос, надрываясь, взывал:

— Товарищи пионеры!.. Споем, товарищи пионеры! Показали, как мы поем! Все поют, все!

Впереди сбивчиво затянули:

Песня так и не сложилась — старшие по вагонам принялись считать мальчиков и девочек, и отсчитанные двинулись к перрону. От провожатых удалось освободиться, когда поезд, набирая скорость, отчалил от перрона.

Старшим по вагону, в котором ехал Виль, был физрук Даниэл Максимович Антарян. Как только выпихнули последнего родителя, физрук попросил:

— Виль Юрьевич, давайте устраивать ребят: малышей на нижних полках, старших — на верхних. Вы с этого конца, а я в тот пойду — двинемся навстречу…

Как назло, малыши позанимали верхние полки, даже на багажные забрались, а старшие растянулись на нижних. И те, и те упирались: малыши уверяли, что они не свалятся во сне от самого сильного толчка, старшие, здоровяки, делали скорбные лица, доказывали, что они чуть ли не освобождены от уроков физкультуры и, разумеется, от лазания по полкам. Некоторые выложили припасы — к обеду приступили.

Закончили переселение, и неутомимый Даниэл Максимович распорядился:

— Мужчины, разбросаем по полкам матрацы и подушки.

Тошно было браться за них, да в таком количестве, — известно, в каком они состоянии бывают, — но куда денешься, если ты мужчина? Детей непрезентабельный вид спальных принадлежностей не смущал — растянулись на матрацах, кидались подушками. Виль хотел вмешаться, физрук остановил его, философски заметил:

— Бесполезное занятие. Получим и раздадим простыни — все само утрясется!

Да мало было получить и разнести простыни по вагону, следовало и застелить постели, потом настоять на том, чтобы детишки сняли с себя и аккуратно сложили пионерскую форму. Самых маленьких пришлось раздевать собственноручно.

Он и не вспомнил бы, что и ему нужно место, если бы не Даниэл Максимович:

— Я вам, Виль Юрьевич, оставил вторую полку в конце вагона — там вы царь и бог. А я — в другом конце, где проводники. Как поутихнет, соберемся у меня, поужинаем.

Физрук, когда говорил, накручивал на палец прядь волос. Не от того ли они вились у него и торчали черными штопорками? Он торопился, и слова у него сливались — вместо «Виль Юрьевич» получалось «Вилюрыч». Дети сразу усекли и только так называли Виля, а некоторые уже называли его и вовсе сокращенно: «Вилюр». Иронизируя над собой — а без юмора, без самоиронии не вынести бы того, что свалилось на него и Антаряна — больше в вагоне мужчин не оказалось, — так вот, иронизируя над собой, он и обращался к себе по-новому: «Ну, брат Вилюр, это ты отработал! Начинай, брат Вилюр, другое».