Михаил Демиденко - Следы ведут дальше, или полпузырька философского камня

За кустами колхозники косили траву, потому что косилка здесь между густыми кустами не проедет. Вжикали косы. Изредка кто-нибудь из колхозников втыкал ручку косы в землю, точил полотно бруском, и коса звенела.

А как хорошо пахло свежим сеном! Запах свежего сена лучше всех духов на свете! Почему-то, когда трава растёт, пахнут лишь цветы, а когда её скосят и она немножко подсохнет, то она начинает пахнуть вся… Вся-вся! Как сто флаконов одеколона.

Я упал на волну свежего сена и покатился по ней, мне захотелось пропитаться его запахом…

И тут я увидел лошадь.

Лошадь была не просто лошадь — она везла воз. На возу сидел враг поселковых ребят Валька Ведерников.

— Тпру! — дёрнул он вожжи. Лошадь остановилась, он скатился по сену на землю и встал передо мной.

На нём была старая выцветшая футболка. На голове старый картуз.

— Попался!

Мне захотелось убежать… Но тогда Валька побежал бы за мной и увидел бы плот, тогда бы он позвал своих друзей, и они бы перехватили наш плот на реке, и отняли бы наш плот и всё такое прочее…

— Чего придираешься? — сказал я. Я просто так сказал, чтоб он не подумал, что мне хочется убежать. Жалко, Медведев и Иванова спали, а то бы мы втроём сами обратили Вальку-Ведро в бегство. Как бы это разбудить Иванову и Медведева, чтобы пришли на помощь?

— Зачем по моему лугу ходишь? — задирался Ведро.

— Твой? Он не твой… — ответил я. А сам думал: «Как бы разбудить друзей на плоту?» Плот-то от кустов не было видно, потому что берег был высокий и крутой; чтоб увидеть ворота от Димкиного дома, нужно было подойти к самому краю берега.

— Луг колхозный, — значит, мой, — продолжал наседать Валька.

— Подумаешь… Колхоз ничей.

— Как ничей?

— Да так. Ничей, и всё! Всех! Вот как.

Валька подумал, поправил кепку на голове.

«Эх, как бы разбудить Иванову и Медведева?» — думал я.

— Я могу сено брать с этого луга, а ты не можешь, — сказал он.

— Разве ты себе сено берёшь? Воруешь?

— Нет, я не себе беру, для телят. Моя маманя телятница. Я ей пособляю, сено везу. В телятник везу сено.

— Подумаешь, мы тоже ходили помогать в «Радость». Свёклу пололи. Целый день.

— Вы помогали? — Валька сплюнул и презрительно засмеялся. — Хочешь, поехали к стогу, посмотрим, кто сильнее, кто больше вилами сена поднимет — ты или я?

— Хвастун ты! — сказал я.

— Я хвастун?

— Ты хвастун! — повторил я. Зря я так сказал! Может быть, он бы и не стал драться, если бы его не обидели. Теперь, кончено… Он толкнул меня, я толкнул его. Слегка. Он толкнул посильнее. И тут я запел. От волнения наверное:

Я громко запел, чтоб Ромка и Зойка услышали и проснулись. От моего пения кто хочешь проснётся… Никогда в жизни я так громко не пел, как на берегу Усманки. Я орал во всю глотку. Песня была длинная, печальная:

Я кричал, как целый детский хор, я орал и басом, и тоненько, и ещё не знаю как… Валька слушал, вздыхал, потом он снял почему-то шапку. Когда я выдохся, он сказал:

— Здорово душевная песня! Здорово исполняешь! Научи… Научишь? Хорошая песня!

— Правда понравилось? — оторопел я: человеку понравилось, как я пою. Такого ещё никогда не было.

— Душевно, — замотал головой Ведерников, до того ему понравилось моё пение.

— Хочешь, я тебе тоже спою одну? — предложил он вдруг. — Я тоже знаю одну, слова, правда, немножко забыл. Про раненую лошадь. Слышал такую?

— Не знаю про раненую лошадь.

— Так слушай!

Он отставил ногу, закрыл глаза, кепку прижал к животу и запел:

— Бежала лошадь, пули свистели. Та-та-та… (слов я тут немножко не знаю) казак стрелял… та-та-та…

Мне понравилось, как он пел. Конечно, не как артист, но тоже ничего, вроде меня, с душой. Жалко, Валька не допел до конца, потому что живая лошадь захрипела, вскинула голову и заржала…

— Тпру! — закричал Валька. Он схватил вожжи, лошадь сразу успокоилась. — Не понимает музыки. Тебе понравилось?

— Слова хорошие! — похвалил я.

— Да? — Валька покраснел. Он тоже обрадовался, что я его похвалил, может быть, его тоже впервые похвалили за пение.

— Давай дружить? — сказал он.

Мы пожали друг другу руки.

— Давай споём вместе?

— Про что? Про лошадь ты не знаешь, про лебедя я не знаю…