Н. Ковалева - Зима и лето мальчика Женьки

— Гляди, что принес! — Женька уже было поднес мальчишке кружку с енисейской студеной водой — и остановился: водица-то — ух! Пока тащил ее через несколько кварталов, успела льдом затянуться. Но зато чистая-чистая!

— Погоди, сейчас согрею чуток. Холоднющая!

Вадька молчал, даже глаз не открыл. «Сколько же меня не было? Час, полтора? Заснул?»

Брига прислушался. Дышал малой тяжко, с каким-то хрипом и свистом. Тихонько толкнул Вадика в плечо — тот даже глаз не открыл.

— Вадька! Вадька! — позвал тревожно.

Брига вгляделся в бледное лицо. Плотно сжатые веки вздрагивали. Губы точно куржаком [3] Куржак — изморозь, снежный нарост, образующийся на ветвях деревьев и под окнами, над дверями в сильный мороз. обметало. Как-то остро выступили подбородок и нос, будто за эти два дня болезнь выпила из Вадика последние соки. Лоб сухой, горячий — такой горячий, что Женькина ладошка, застывшая от студеной воды и колкого хиуза, вмиг согрелась. А Вадька даже не вздрогнул.

Бриге стало жутко. До тошноты, до липкого пота, как никогда прежде. Он вздрогнул, зубы отозвались предательской дробью. Женька зажмурился, пытаясь прогнать страх, но кольнуло: «Сейчас открою глаза, а Вадька уже того…» — и он схватил мальчишку за плечи и что было сил тряхнул, заорал во всю глотку:

— Вадька! Вадька-а-а-а!

— У вас глаза больные, усталые… Вы тоже не спали? — Алена не отводила взгляда от музыканта.

Тот отвернулся, потянулся за коньяком, плеснул в стопку.

— Значит, думаете, что искать уже без толку, да?

«Что ей ответить? Скажу «без толку» — и рухнет над Бригом тьма. Да, пожалуй, так. Пока веришь…»

— Старый никчемный романтик…

— Что? — Девушка замерла.

Алексей Игоревич взял ее мягко за руку:

— Когда вы пришли, я обрадовался. И знаете почему? Веры у меня и в самом деле осталось на донышке. Крестьянский прагматизм — а я из деревенских, — уверяет меня, что ждать и искать уже бесполезно. Наши морозы и этот хиуз… Сколько надо голодному воробышку, чтоб замерзнуть? Но, Алена, не сочтите меня за дурака… Та половинка души, что досталась мне от матери-дворянки, надеется на чудо. Нет, даже верит в него. И я склонен думать, что мамина половинка права, потому что этой половинкой я чувствую музыку. Понимаете, конечно, это абсурд, но…

Алена молча опрокинула в себя стопку. Коньяк не обжег, как бывало обычно, у него просто не было вкуса.

— Не абсурд. Я поняла. Надо верить в чудо. Я уже пробовала молиться. Я помню только первые строчки… — Алена прикрыла глаза и старательно, как на уроке литературы, процитировала: — Отче наш, иже еси на небесех… Иже еси на небесех…

— Да приидет царствие Твое… — подсказал Алексей Игоревич.

— Да будет воля Твоя! — обрадованно выкрикнула Алена. — Да! Там были слова такие: да будет воля Твоя… Воля Твоя!

Вскочила и заметалась по кухне. Алексей Игоревич покачал головой.

— Воля Твоя… Алена! Я рос совсем иначе, чем вы. В 1937 взяли отца. Он верил, да. Верил. Алена, вы понимаете? Мама очень боялась. У нас не молились. Хлеб наш насущный… Я не помню… Не помню.

— Брига! Брига! — хрипнул Вадька. — Не тряси!

— Глаза, глаза не закрывай! — Брига двумя пальцами раздвинул непокорные веки. — Смотри! Смотри!

— Не закрываю… тихо. Я буду… смотреть. Я…. буду.

Перед глазами мальчика плыл и качался подвал, бледное Женькино лицо. «Надо смотреть, смотреть…»

— Ты не умрешь? — беспомощно вырвалось у Бриги.

Вадик не понял вопроса, но кивнул чуть заметно.

— Не умрешь? Скажи!

— Что? — через силу открывая глаза.

«Умрешь… как мама, как отец…»

— Мама… — улыбнулся. — Мама!

Брига, не сдерживаясь, заплакал.

Тоненькие пальцы впились в виски, побелели в костяшках.

— Хлеб наш насущный, насущный… — по щекам слезы. — Господи, как там дальше? Господи. Я должна вспомнить. Мы должны!!!

Но Алексей Игоревич вспомнил только, как бабушка спускала иконы в погреб, а потом лазила туда молиться большая, грузная. И Алеше тогда казалось, что однажды ступеньки рухнут. Сказал о том, но бабушка кротко перекрестилась: «Все в руце Божьей».

— Да, да… да! Все в Его воле. Господи, я комсомолка, да… Вы верите? Как хорошо, что верите. Я не знаю, не знаю. Но мне кажется: все не просто так. Мальчишка этот, эти дети, они как ангелы, кроткие ангелы.

— Скорее уж великомученики, — отозвался музыкант. — Я посмотрю в литературных источниках, в энциклопедии.

— В Большой и Советской, — всхлипнула девушка. — Дашь нам есть. Да, хлеб наш насущный дашь нам есть.