Клара Ярункова - Единственная

— Привет, мама, — говорю я, — это и есть машина Богунских?

— Да! Пойдем, подвезем тебя.

Меня это немного тронуло, но я виду не показала.

— Смотри, мама, — шепнула я ей, потому что она все знает про Имро. — Вон они стоят под деревом. Только незаметно посмотри!

— Ага, — она повернула голову. — Довольно симпатичные. Который же из них Имро?

— Который красивее, — вырвалось у меня.

— Хорошо, — говорит, — но теперь пойдем, чтобы дяде не ждать.

— Минуточку, — метнулась я в сторону, — я им только скажу несколько слов… Ладно?

— Не сейчас! — воскликнула мама. — Куда ты, Ольга? Нам пора.

Я остановилась и медленно, в каком-то оцепенении, пошла назад. И чувствовала спиной взгляд Имро — он зовет меня, не понимает, почему я не иду к нему, и жалко ему, и стыдно перед Шанё…

Я шла к машине как мертвая. Даже оглянуться была не в состоянии. Дядя Андрей что-то болтал, он велел мне сесть сзади. Мама села рядом с ним. Когда он завел мотор, слезы у меня так и хлынули, и я не могла больше сдерживаться — из-за Имро, из-за того, что мама так меня подвела. Мотор гудел, и дядя Андрей ни на что больше внимания не обращал. А мама что-то почувствовала; она несколько раз беспокойно оглядывалась на меня. Хотела взять меня за руку, но я держала руку на горле, меня душили спазмы. И не хотела я, чтоб она взяла меня за руку! Ни она, никто, никто!

Когда подъехали к дому, я уже не плакала. Только в голове шумело. Я взбежала по лестнице и заперлась в своей комнате. Долго лежала без движения, смотрела, как по плафону скачут слезные звездочки. В ушах звучала та давняя кубинская мелодия, только теперь она была такая грустная, такая грустная… что, если б у Рептишей был телефон, я бы тотчас позвонила Имро, пусть бы хоть знал, что я плачу.

Дядя Андрей уехал, и мама пришла ко мне. Подсела на тахту, но я отвернулась, мне ни с кем не хотелось говорить.

— Я думала, что ты благоразумнее, Олечка, — начала она.

Не хочу я быть благоразумной! Я хочу говорить с Имро!

— Неужели ты всерьез плачешь из-за такой глупости?

Да, и плачу. Плачу, но не из-за глупости. Плачу потому, что он целый час ждал меня, а мне не дали сказать ему даже нескольких слов. Плачу, потому что ему сейчас грустно. И потому я плачу, что именно мама это сделала!

— Олечка, ты ведь знаешь, какой дядя Андрей. Мне не хотелось, чтобы он видел тебя с мальчиками.

Пусть бы видел! Плевать мне на него! Какое ему до меня дело! Я вообще его не люблю!

— И не хотелось заставлять его ждать.

Вот именно. Он не может подождать три минуты, а Имро может стоять там часами! Ненавижу дядю вместе с его красной тарахтелкой! Никогда больше не сяду в нее!

— Оставь меня, — сказала я маме.

Но она не ушла, все сидела и ничего больше не говорила. И я ей ничего больше не скажу. Зря и говорила-то. Зря!

Мама долго не двигалась, и я украдкой посмотрела на нее. Она сидела тихо, опустив голову. Волосы у нее немного растрепались. Она не заметила, что я смотрю на нее, и сидела, неподвижно уставившись в пол. Руки сложила на коленях. Мне показалось, что она даже не дышит. Внезапно меня охватил дикий ужас, что она умерла и никогда больше не сможет двигаться.

— Мама! — крикнула я.

Она шевельнулась и взглянула на меня так, словно просыпалась от смертного сна.

— Что, Олечка? — отсутствующим тоном спросила она. — Прости, дочка. Ты ведь у меня одна.

Я снова заплакала, на этот раз уже о ней.

— Не плачь, детка, — говорила мама все тем же глухим голосом. — Пройдет неделя, мальчики снова придут, и все будет хорошо. Не стоит из-за этого плакать. Ни теперь, да и никогда в жизни. Сердце этого не выдержит.

Она поднялась и пошла в кухню.

Конечно, опять принимала эти коричневые капли. В сущности, она права. Столько недель прошло, ну и эта как-нибудь пройдет. А может быть, даже и не целая неделя…

Я встала и пошла к себе в комнатку за географией. Когда я проходила через кухню, бабушка погрозила мне рукой. Мама была в ванной, видеть ничего не могла, и я дернула плечом: мол, не обращаю внимания. Но это была неправда.

Теперь я почти все время провожу с Евой. Немного повторяем математику, в ней Ева довольно слабовата, как мне кажется. Я-то лично терпеть не могу повторять. Ненавижу все, что повторяется. Делаю это только ради Евы. И даже, в общем, с удовольствием — приемные экзамены на носу, так что, может быть, мне это и пригодится.

Кроме повторения, я рисую для Евы модели платьев, которые ей бы хотелось иметь. Рисовать она не любит, зато любит модели. А мне это нипочем. Я ей в одну минуту выдумаю хоть десяток.