Клара Ярункова - Единственная

Мама входила несколько раз, а я, нервничая, делала вид, будто учу физику. Я давно придумала, что сказать отцу. Одно меня мучило: как начать? В девять меня позвали спать. Даже бабушка пыталась урезонить меня. Только я не двинулась с места.

— Ты ложись, мама, — сказала я, — мне совсем не хочется спать.

У меня был начат свитер из старой шерсти, и я принялась вязать. Я составила два кресла, и такое получилолось уютное гнездышко — хоть до утра сиди. Если Йожо может пробродить целую ночь, неужели я не просижу несколько часов?

Этого, однако, не потребовалось.

В десять часов щелкнул замок, папка снял пальто и пошел в ванную. Потом он, наверное, ужинал на кухне, но очень недолго. Вскоре он открыл дверь и остановился как вкопанный, увидев меня с вязаньем.

— Привет, папик! — Я не удержалась от смеха. — А я тебя поджидаю.

Он встревожился, посмотрел на меня и спросил точь-в-точь как мама:

— Что-нибудь случилось, Ольча?

— Ничего, — отложила я вязанье, — просто, думаю, дай дождусь тебя… И мы поговорим…

— Знаешь, — папка сел, — для этого, Олечка, давай выберем более подходящее время. Уже четверть одиннадцатого.

— Только-то? — небрежно бросила я.

— Я тебе покажу «только-то»! — Он смахнул мне волосы на глаза.

Я покосилась из-под них и вдруг начала смеяться, как в детстве.

Папка схватил вязанье и тоже, как в давние времена, забросил его в угол, только спицы звякнули.

— Посмей мне только когда-нибудь портить глаза над паршивым носком, — сказал он грозно, — соберу все твои нитки и выброшу в печку!

— В калорифер, — поправила я его.

Он терпеть не может, когда я рукодельничаю. Когда я была маленькой, он отмерял расстояние, с которого при рисовании надо смотреть на бумагу. «Обидно, если придется закрыть очками такие красивые глазки, — говаривал он тогда, — не хочу, чтобы у тебя было зрение как у меня». Ясно! У мамы-то глаза во сто раз красивее.

— Ну, а теперь спать! — И папка начал разбирать мое гнездышко.

Я хихикала и что есть силы держалась за кресло, но он беспощадно вывалил меня на ковер и сказал:

— Катись, утром мне вставать в пять часов. Еду в командировку.

— Серьезно? — И я стала устраиваться на полу, словно собиралась спать тут.

— Правда, Оля, не надоедай. Утром лечу в Прагу.

В Прагу? Я так и застыла на ковре, пошевелиться не могу.

— Когда вернешься? — выговорила я наконец.

— Не знаю точно. У меня много дел.

Тут я вскочила и подошла к нему.

— Нет, — говорю страшным голосом, — ты точно скажи, когда приедешь!

— Да что с тобой? — удивился он. — Обратного билета у меня нет, как могу я знать? Но к пятнице вернусь обязательно. У меня важное заседание. Серьезно, Олик, ты ничего от папки не скрываешь?

Кое-что я, в общем, скрываю. Но теперь самое важное — выяснить все насчет Праги и его возвращения.

— Слушай, папик, — стала я к нему ластиться, — привези мне что-нибудь, ладно?

— Не знаю, будет ли у меня время… А что привезти?

Я подробно описала ему, какую я хочу шапку — голубую, мохеровую. И даже сказала правду, чего до сих пор не бывало: не так уж нужна мне эта шапка, просто хочется покрасоваться.

Папка засмеялся как бог — заметил нечто новое в наших отношениях.

— Идет, — и он подмигнул мне. — Прекрасно пойдет к твоим волосам. В пятницу получишь. А теперь скройся с глаз!

Я отбежала в угол, стала в позу и пошла оттуда к двери нарочно твистом.

— Ну вот! Твист, твист, — проворчал папка, — а я-то все думаю, чего это мне не хватает. Твист, твист…

Он замахнулся — шлепнуть меня на дорожку, но я прошмыгнула в дверь — и была такова!

Он вернется из Праги! Наверняка! Как он может не вернуться? Должен же он привезти мне шапку!

— Когда вас принимают в союз молодежи? — приоткрыл папка дверь. — Я хотел бы при этом быть…

— А не будешь, — злорадно парировала я. — Это произойдет в четверг.

Принимали нас в союз молодежи великолепно. Клятву мы приносили в парадной гостиной Дома пионеров. Мы все радовались, что наконец-то начинается наша молодежная жизнь. Конечно, мы уже не дети и уже не так дурили, как в третьем классе, когда давали Торжественное обещание пионеров. Тогда я два дня ничего не могла есть и испортила все торжественное собрание, хлопнувшись на пол посреди мертвой тишины. От голода, конечно.

Теперь у меня нервы лучше. Я нормально поела и нормально стояла на линейке. То есть не совсем нормально, потому что, когда мы начали строиться, вдруг вижу — одни из нас большие, другие маленькие, одни тощие, другие толстые, и половина из нас — девчонки, а половина — ребята, а рубашки у всех одного и того же размера, сороковой номер, потому что других в магазинах не было!