Клара Ярункова - Единственная

«Пушкин» меня простил, потому что он ко мне хорошо относится, а на других он разозлился и влепил ребятам шесть колов. Остановился он только на Еве. Она умеет классно притворяться: прочитала стихотворение так трогательно, что мы чуть не расплакались. Потом она села на место с таким видом, будто всех осуждает. Вот пройдоха! «Пушкин» чуть не съел ее из любви.

Химия у нас ушла на раздачу вопросников, кто куда хочет пойти после девятого класса. Целый час мы с нашей Вербой (ее настоящее имя Елена Врбова) проболтали о планах на жизнь. Иван хочет быть авиамехаником, а Еву интересует медицина. Я буду художницей, все равно ничего другого не придумаю. Но наши не хотят пустить меня в ИЗО, там плохо поставлено общее образование, так как бы я не осталась дура дурой. Мама знает одного художника, который окончил школу изобразительного, и тот будто бы способен в одном слове сделать три грубые ошибки. Например, спокойно пишет «венигред» (то есть «винегрет», ха-ха!). Мне-то вообще не очень нужно общее образование, пишу-то я уже правильно, а больше всего мне нравится рисовать. Но мама объяснила, что образование — далеко не одна орфография, что знания расширяют духовный горизонт, и талант — это еще не все, потому что только умный и образованный человек, если у него есть талант, может стать настоящим художником, и т. д. Отлично! В таком случае окончу двенадцать классов, а потом все равно пойду в художественное. Только не хочется учиться без конца.

Само собой, я еще посоветуюсь с учителем в художественной школе. Может быть, мама имеет в виду ту же самую умственную зрелость, которая нужна, чтобы не приземляться на мягкое место? Ладно, спрошу его.

Ева тоже пойдет в двенадцатилетку. И вообще, туда собирается целая куча наших. Даже Бабинская. Верба отговаривала ее: мол, для нее это не имеет смысла, в эту школу большой отбор, а у нее в прошлом году было шесть двоек. Бабинская промолчала. Она такая чудачка. И дура набитая. Я уже внушала ей, пусть хоть прочитывает заданное, ведь сил нет никаких ей подсказывать. Сидит она впереди меня, и я чуть не разрываюсь, а она ничегошеньки не разбирает. Ясно, когда у нее и представления нет о том, что задано. А если и уловит что-нибудь, так тоже черт те что получается. Например: «Мумии бальзамируют для того, чтобы они дольше жили», или «Наполеон в России разбил себе голову». Так, конечно, трудно. Теперь у нее по математике маячит кол, и, право, не знаю, как это она попадет в двенадцатилетку. Может, еще передумает? Большинство тех, кто туда собирается, учатся отлично. У меня, например, одни пятерки. То есть так было. Теперь меня Антония, наверное, засыплет.

После химии не было больше ничего особенного. Мы все обсуждали вечеринку и с кем танцевать, раз наши мальчишки не умеют.

Дома я показала отцу тройку по географии. Я давно ее получила, да все не решалась похвалиться, но теперь перестала за нее переживать. Пусть знает, что в жизни бывает и плохо, и печально! Но каково же было мое разочарование! Отца это вовсе не тронуло, он подписал мой дневник, а когда бабушка стала охать, что из меня будет, сказал:

— Ничего, Олик. Я тоже, бывало, хватал даже колы. А что такое тройка? Вполне приличная отметка, правда?

Вот это да! Вот это новость!

Потом он остался с нами в кухне и хотел посадить меня на колени. Но я не села. Отец расстроился.

— Вот, растишь ребенка, а оглянешься — в доме чуть ли не враг вырос. Ты очень упряма, Оленька.

Господи, хнычет, как бабка! Но у него это что-то новое. И опять он закурил, да еще в кухне! Я испугалась, что последует мелодрама похлеще, или допрос, и нарочно сказала дерзость, которую только что (причем неплохо) придумала:

— Упрямство наследственно. Я его, наверное, от кого-нибудь унаследовала, и, значит, не виновата.

Конечно, это было смешно. Но в ужас пришла только бабушка. Отец рассмеялся, и я не выдержала. Он воспользовался этим, схватил меня и шепнул на ухо:

— Мама говорит, ты хочешь лодочки, что ли? Завтра пойдем и купим. Хорошо?

«Ага! Лодочки — это за Сонечку, — подумала я. — На это меня не поймаешь!» Но я ничего не сказала, потому что вечеринку назначили в следующую субботу, и я не знала, удастся ли мне уломать маму. Я еще покочевряжилась — пусть видят, что мне это не так уж важно. Я ждала, когда же он заведет речь о Сонечке, но он не заводил, и я сказала как ни в чем не бывало:

— Почему же завтра? Пошли сегодня!

Отец посмотрел на часы и спросил, сделала ли я уроки. Я их не сделала и потому ответила, что ничего не задано. Ничего, вечером успею.