Энн Файн - Мучные младенцы

Ноги мистера Картрайта качнулись под столом подобно маятнику, его голос перекрыл волну недовольного ропота.

— Ничего страшного, если сейчас вы не можете сосредоточиться, — обратился он к своему новому классу. — Я с удовольствием объясню все еще раз во время перемены.

Кое-кто и вправду попытался взять себя в руки. Несколько ртов расстались с недогрызенными ручками. Один или два ученика, чей взгляд был прикован к руке дворника, подписывающей мусорные баки большими белыми цифрами, смогли наконец оторваться от этого захватывающего дух зрелища. Но в целом обращение учителя произвело довольно жалкий эффект. Казалось, половина класса забыла свои мозги дома, а остальным и забывать было нечего.

Четвертый «В» этого года [1] Школьное образование в Англии делится на начальное (примерно с 5 до 11 лет) и среднее (с 11 до 16). Здесь речь идет об учениках четвертого класса средней школы (прим. ред.). . Все как на подбор! С большинством из них мистер Картрайт уже успел как следует познакомиться — одна шайка-лейка, все те, чью безнадежность особенно часто и громко обсуждали в учительской на протяжении последних двух лет. Все более или менее нормальные, что называется, парни достались, как всегда, мистеру Кингу и мистеру Хендерсону. Доктор Фелтом забрал себе ботаников. До сих пор никто не попадал в четвертый «В» случайно.

Только один новичок — как бишь его, Мартин Саймон? — сидел за последней партой и спокойно читал. Мистер Картрайт немного воодушевился. Это уже кое-что. По крайней мере, один из них умеет читать. Должно быть, мистеру Картрайту доставались классы и похуже.

— Соберитесь, — сказал он. — Мы не можем заниматься этим весь день. Я оглашу список еще раз, но потом вам придется голосовать. Можешь съесть свой бюллетень, Джордж Сполдер, но другого ты от меня не получишь. А теперь внимание, слушайте все.

Развернувшись на своей необъятной пятой точке, он принялся шлепать ладонью по доске, где пять минут назад расписал опции, которые доктор Фелтом предложил четвертому «В» для участия в школьной ЭКСПО: «Текстиль, продукты питания, потребительский спрос, развитие ребенка, семейная экономика», — проговаривал он вслух еще раз для тех, у кого были проблемы с алфавитом.

Возгласы протеста заглушили нетерпеливый шепот, шарканье ног и скрип раскачиваемых стульев.

— Это нечестно, сэр.

— Тоска смертная!

— Разве это ЭКСПО? Бред какой-то!

— Да я половины из этого не понимаю.

Специально для Расса Моулда мистер Картрайт прочел список еще раз, попутно переводя каждую позицию на доступный ему язык: «Одежда, еда, покупки, дети и всякое такое, домоводство».

Но Расс Моулд по-прежнему недоумевал.

— Дымоводство? Что значит дымоводство?

Мистер Картрайт решил не обращать на него внимания.

— Ради всего святого, четвертый «В», — сказал он. — Возьмите себя в руки. Я знаю, что у большинства из вас круг интересов такой же, как у недобитого комара, и тем не менее… Не может быть, чтобы хоть одна из этих тем не заинтересовала вас чуть больше, чем все остальные. Что бы там ни было, запишите это на своем листе. И, пожалуйста, постарайтесь не перепутать буквы, Расс Моулд, иначе я не смогу это прочесть. Пишите, я начинаю собирать.

Навстречу ему поднялась новая волна протеста.

— Глупости!

— Они над нами издеваются…

— Одежда! Домоводство!

— Будьте любезны, посетите наш стенд. Полюбуйтесь, как мы умеем пришивать пуговицы.

— Увлекательно, ничего не скажешь!

— Готов поспорить, таких пуговиц вы никогда не видели.

— Зачем делать то, что может сделать любой?

— Дымоводство!

Наиболее связно общее недовольство выразил Саид Махмуд.

— Так нечестно. Разве такое показывают на ЭКСПО? Ничего подобного. Почему бы нам не приготовить взрывпакеты с заварным кремом?

В тот же миг класс словно с цепи сорвался.

— Вот это было круто!

— Зашибись!

— Брату Хупера чуть руку не оторвало.

— А Пень потерял бровь.

— Она потом отросла, но другая.

Рик Туллис так перегнулся через парту, что она чуть было не опрокинулась.

— Или мыло, сэр!

— Даешь мыльную фабрику!

— Фуллер на спор съел целый кусок.

— Его восемь раз стошнило.

— Вот это было весело.

— Вы бы видели его лицо. Он был бледный, как опарыш!

Последнее слово подхватил Филип Брустер, и все началось по новой.