Энн Файн - Мучные младенцы

И теперь, в душном классе, мелодия, о которой он думал, нота за нотой всплыла на поверхность и завертелась у него в голове, пока рука уверенно скользила по бумаге, занося в дневник все, что мама рассказала ему накануне вечером. Когда обрывки песни просочились сквозь сжатые зубы Саймона и он тихо засвистел, мисс Арнотт ничего ему не сказала. Ведь он же не собирался мешать остальным. Казалось, он даже не замечал, что свистит. Она еще раз бесшумно обошла класс и снова встала у него за спиной, чтобы, заглянув через плечо, прочесть последние написанные им строчки.

И самое странное, что в тот день мой отец был в хорошем настроении и ни на что не сердился. И поэтому, как мне кажется, он не то чтобы бросил нас, а просто пошел вперед, к чему бы он там ни стремился. И еще я понял другое. Я понял, что, если бы меня не было, если бы я не родился, то сегодня он был бы просто одним из бывших маминых приятелей, о которых она и думать забыла. Если бы меня не было, она, скорее всего, не только не вспомнила бы, как он выглядел и что ел на завтрак, она и имени бы его не вспомнила.

Мне бы только очень хотелось узнать, что он насви…

И тут прозвенел звонок.

Все с надеждой повернулись к мисс Арнотт, и она поскорее отскочила назад, чтобы Саймон не догадался, что она читала его работу.

— Что, все?

— Да, можешь идти.

Он гораздо медленнее, чем обычно, запихнул свои вещи в портфель и направился к двери. Мисс Арнотт решила воспользоваться случаем и поговорить с ним.

— Саймон…

Он обернулся.

Мисс Арнотт не знала, как бы так сказать, чтобы не обидеть его. В конце концов она просто дружески заметила:

— Надо же, сколько ты сегодня написал.

Саймон пожал плечами.

И она решила продолжить.

— Не все начинают учиться сразу. Таких мы называем «поздние цветы». Годами валяют дурака, не видя никакого смысла в занятиях. Но в один прекрасный день на них снисходит озарение, и они начинают получать удовольствие от учебы.

Она помедлила.

Саймон молчал.

Мисс Арнотт знала, что можно запросто прекратить этот разговор. Но ей никак не давало покоя простое жгучее любопытство, и она попробовала подступиться к нему еще один, последний раз.

— А вдруг это именно то, что случилось с тобой сегодня?

Саймон разглядывал свои большие ноги. Он не жалел о том, что потратил на работу столько сил и времени. Но почти весь энтузиазм и чувство вины, что он испытывал вначале, исчезли. Он чувствовал себя пустым стержнем от ручки, израсходованным и ненужным. На мгновение он подумал было стать новым человеком, возрожденным Саймоном, который трепетно выполняет домашнюю работу и вовремя сдает ее, который проводит большую перемену в библиотеке, увлеченно обсуждая с учителями академические проекты. Ведь последние сорок минут прошли не так уж плохо. Немного болела рука. И на пальце осталась красная вмятина — в том месте, где он держал ручку (правда, по сравнению с травмами, которые можно было получить за десять минут футбольной тренировки и которые он часто даже не замечал, это была полная ерунда). Но что ему не понравилось — более того, что совершенно вывело его из себя, — так это то, что эти сорок минут прошли. Прошли навсегда. Щелк! И все. А он так погрузился в работу, что даже не заметил этого. Целые сорок минут он вел себя как последний ботаник, который, закрыв прочитанную книгу, с удивлением обнаруживает, что уже стемнело.

Нет. Так ведь расслабишься и не заметишь, что вся жизнь прошла. Надо все время быть начеку.

Мисс Арнотт все еще смотрела на него с надеждой. А Саймону всегда нравилась мисс Арнотт, и он не хотел разрушать ее наивные педагогические мечты.

Пошаркав ногами, он изо всех сил постарался быть дипломатичным:

— Возможно, — сказал он. И повторил, немного тверже: — Возможно.

И, чтобы избежать дальнейших мучений, поспешил к выходу.

Едва оказавшись в коридоре, Саймон почувствовал, что пригвожден к стене чем-то, что он поначалу принял за крошечный броневичок.

Над ним возвышался Саид, улыбаясь как последний идиот.

— Что это за фигня? — призвал его к ответу Саймон.

Саид отъехал на несколько дюймов, чтобы Саймон мог высвободиться и получше рассмотреть его изобретение.

— Что, не видишь? Это коляска.

— Почему у нее восемь колес?

Саид закатил глаза.

— Потому что на самом деле это две коляски, сцепленные вместе проволокой для плавкого предохранителя, которую Туллис стащил для меня, вот почему.

— Но зачем это?

— Мучные младенцы. — Глаза Саида горели. — Смотри сюда, Сайм. Сколько мучных младенцев, по-твоему, можно запихнуть в одну коляску, так, чтобы они при этом не вывалились?