Сильвана Гандольфи - Альдабра. Черепаха, которая любила Шекспира

Бабушка обняла меня и нагнулась, подставляя мягкую щеку, благоухающую, как и дыхание, пряностями и плюмерией. Ее длинные белые волосы были собраны в змеившуюся по спине густую косу, будто из белоснежной шерсти.

Поцеловав меня, она отодвинулась, чтобы получше рассмотреть. На лице появилось недоумение.

— Элиза, что это у тебя за пузо?

Я опустила глаза на джинсы. Действительно, живот заметно вздулся. Я состроила гримасу раскаяния.

— Уже видно? Тебе-то я могу рассказать… Понимаешь, у меня неприятности… Я беременна, бабушка!

На какую-то долю секунды бабушкины зрачки расширились. Ей можно было наплести все что угодно: она всему верила.

Но мне не хотелось, чтобы бабушка хлопнулась в обморок. Поэтому я сунула руку за пояс и принялась разворачивать изрядно помявшийся подол тонкой белой рубашки.

— Это ночная рубашка, бабушка. Я надела ее под джинсы и теперь могу играть Офелию, не тратя время на переодевания.

Я опустила полы рубашки поверх джинсов. Она была такая длинная, что доставала до пят.

— Какое облегчение, что ты не ждешь ребенка в десять лет! — Бабушка нарочито громко рассмеялась. Потом добавила:

— Теперь мы одеты одинаково.

Действительно, ее белое платье напоминало ночную рубашку.

— Мне нужен еще розмарин. И фиалки, — сказала я, слегка разочарованная ее фальшивым смехом. Она ни капельки не испугалась. Бабушка повернулась, пошла на кухню и вынула из синей вазы букетик полевых цветов и душистых трав.

— Эти подойдут?

— М-м. Отлично.

Я прошла за ней в большую кухню. На полках среди свечек и банок с кофе и мукой поблескивало множество безделушек. На газовой плите сверкали начищенные до блеска горелки. Деревянный стол был накрыт голубой скатертью, скрывавшей въевшиеся следы от стаканов. По стенам висели календари десятилетней давности и несколько картинок: эльфы, око Хора и ангелы с громадными крыльями — творчество бабушки Эи. На окне, защищая дом от посторонних глаз, висела пожелтевшая кружевная занавеска.

Из радио на полке доносилась тихая оперная музыка.

Я всегда считала, что бабушкина кухня точь-в-точь как в английских коттеджах: битком набита ценными вещичками. Можно было спокойно их трогать, не действуя никому на нервы.

Я поставила на стол пластиковую коробку:

— Это тебе.

— Что это?

— Пудинг с анчоусами.

— С выглядывающими головками рыбок, как я люблю?

— Ага.

— Ты сама приготовила?

Это был риторический вопрос, потому что каждый раз без исключения я выпаливала в ответ: «Конечно, бабушка Эя. Твоя дорогая внучка своими золотыми ручками».

В тот день я на самом деле приготовила пудинг сама. Маме и в голову не пришло бы напичкать его каперсами, орехами и изюмом. Там было больше кедровых орешков, чем анчоусов. К тому же я воткнула сверху рыбок с крошечными открытыми ртами. Будто они всплывают над пудингом, как над гладью озера.

— Честно говоря, я сегодня не успела, — соврала я, поддавшись внезапному порыву.

— И кто же это приготовил?

— Мама.

Бабушка, которая протянула было руку к коробке, отпрянула как ошпаренная. На мгновение она словно одеревенела: огромная деревянная кукла в белом платье.

Голосом, который даже мне самой казался фальшивым, я попыталась оправдаться:

— Нам задали много уроков…

— Я не могу это есть. Забери обратно.

— Но мама отлично готовит! Гораздо лучше меня!

Я отвернулась, чтобы поставить чайник. Но успела заметить, как губы ее скривились в неприятной гримасе. Моя добрейшая бабушка со злой ухмылкой. Я почувствовала себя виноватой. Но нельзя же было спросить: «Бабушка, вы с мамой что, друг друга ненавидите?» Как можно такое спрашивать? Я не знала, что делать дальше. Бабушка молчала, враждебно выпрямив спину. Как мне хотелось вернуть все обратно. Я завела разговор о водорослях, которые в этом году уже начинают наводнять лагуну. Такая гадость! В ее молодости тоже были водоросли? И так далее: ля-ля-тополя. Я уже не могла остановиться:

— Бабушка ты рисовала? Ты закончила картину с ангелом в огне?

Все что угодно, лишь бы отвлечь ее от пудинга, оскверненного мамиными руками.

Бабушка Эя насыпала в чайник две ложки чая, осторожно налила кипяток, потом повернулась, не глядя на меня, чтобы поставить на стол две чашки. Молча поставила чайник и блюдо с печеньем, отодвинула стул, чтобы я могла сесть, выключила радио и наконец облокотилась обеими руками на стол, как бы ища у него поддержки. Потом бабушка уставилась на пластиковую коробку. Я не ждала, что она сядет: бабушка никогда этого не делала и практически всю свою жизнь провела на ногах. Но тут я чуть было не предложила ей сесть: она выглядела очень усталой.