Сильвана Гандольфи: Альдабра. Черепаха, которая любила Шекспира

Показалась внушительная арка в стене с гигантской надписью «АРСЕНАЛ ВЕНЕЦИЯ». Когда я прошла сквозь нее, лагуна исчезла за высоченной зубчатой, как у замка, стеной, пересекавшей весь район. Я миновала другие ангары из красных кирпичей со странными металлическими станками, выкрашенными в ярко-голубой цвет. Должно быть, кто-то на них работал, не давая им покрыться ржавчиной. Но я никогда не видела, чтобы туда входили люди.

Дойдя до таблички «ВОЕННАЯ ЗОНА», я взглянула на красный знак с перечеркнутой рукой — вход воспрещен — и повернула направо. Таблички «ОПАСНОСТЬ ОБРУШЕНИЯ» на некоторых зданиях призывали держаться от них подальше.

Я шла вперед, забыв о своем страхе Красной Шапочки в лесу, пытаясь собрать воедино все то, на что до сих пор не обращала внимания. И вот куча необъяснимых фактов. Например, бабушка Эя никогда не упоминала о своей дочери. И дома у нее не было маминых фотографий. Ни одной. И еще. Мои рассказы о маме она выслушивала молча, с натянутой улыбкой. А потом меняла тему.

Очень-очень-очень странно. Как я раньше не замечала всего этого?

И вот еще: почему мама всегда советовала мне говорить бабушке, что я сама, своими руками приготовила кушанья, которые ей приносила? Часто мама наспех что-нибудь стряпала, а я только украшала, правда, весьма изощренно и причудливо. Но мама всегда просила говорить, что я все-все делала сама: и месила тесто, и раскатывала, и ставила в духовку. Раньше я думала, мама хочет, чтобы я произвела впечатление на бабушку. Но теперь и это казалось странным.

Через огороды, засаженные капустой, я добралась до ворот корабельной верфи. Потом, как обычно, свернула влево и уверенно нырнула в заросли кустарника и высокой травы. Здесь пряталась тропинка: чтобы выйти на нее, надо было точно знать, куда ставить ногу. Никому бы не пришло в голову соваться в заросли крапивы высотой с четырехлетнего ребенка. Я взглянула на растущую вдоль тропинки дикую вишню. Ягоды почти созрели. Может, им осталась еще пара недель. Я хорошо знала этот вкус: до того кислый, что вяжет рот. Когда ягоды из бледно-розовых превращались в ярко-красные, я рвала их и запихивала в рот целыми пригоршнями, чтобы потом пулеметной очередью выплевывать косточки.

Метров через двадцать заросшая тропинка вдруг выходила на широкую окруженную деревьями поляну. Приближалось лето, так что лужайка была покрыта густой сочной травой. Посреди поляны возвышался маленький холмик — метра два в высоту. Трава на нем почему-то всегда оставалась ярко-зеленой, даже зимой. А в глубине был разбит огород и стоял сарай для инструментов.

Я огляделась вокруг: нет ли бабушки на улице, не копается ли она в капустных грядках в своем длинном белом платье, которое, как по волшебству, никогда не пачкается. Но в тот день ее там не было, и я пошла дальше.

Значит, она в доме: режет на кухне овощи для своих фирменных салатов и слушает радио. Или в заброшенном ангаре рядом с домом. Это точно такой же ангар, что был у меня на пути, разве что чуть поменьше и без печей. Его бабушка оборудовала под мастерскую. Он был весь забит всевозможными кистями, тюбиками, банками с краской, водруженными на перевернутые ящики из-под фруктов. Полотна тоже стояли на перевернутых ящиках, чтобы их не затопило при наводнении. На полу теснились ведра с водой.

Я перешла лужайку, пробралась под густыми кронами деревьев и остановилась у разбитой заросшей травой лодки. Она лежала здесь, должно быть, не меньше века. В детстве я любила забираться в нее и играть в пиратов. Теперь у меня была другая игра. Медленно зажмуриваешься, не сводя глаз с лодки, пока она не расплывется в тени опущенных век. И тогда лодка поднимется над лужайкой и точно дирижабль поплывет, покачиваясь в небе. Это чудо было под силу мне одной.

Лодка лежала прямо у двери бабушкиного дома. Деревянной двери некогда голубого цвета, опутанной плющом, ползущим вверх по водосточным трубам и скрывавшим заклеенные бумагой разбитые окна верхнего этажа. На двери никакого звонка. А как ему тут оказаться? Ведь в доме не было электричества.

Как всегда, перед тем как постучать, я посмотрела на кусочек неба над высоченной зубчатой стеной. На нем виднелась только изящная верхушка далекой колокольни. Всего лишь верхушка. И чуть в стороне — огромный подъемный кран. Вот и все, что осталось от Венеции. Город для меня исчез.

Дверь открылась, и я протиснулась в крошечную прихожую, заставленную высокими резиновыми сапогами и завешенную непромокаемыми плащами.