Самуил Полетаев - Лето в горах

— Тихо! Без паники! — поднимал руку Каратай, когда люди пытались отблагодарить Чингиза и чем-то его угостить. — Берем только баранов, и не таких тощих, как у вас. Пусть нагуляет больше весу, тогда поговорим!

Люди смеялись и приглашали Чингиза приехать на будущий год. Приходили соседские мальчишки и смотрели на Чингиза чужими глазами, потому что теперь он вместе с ними не поедет в горы, не будет гонять в футбол, играть в бабки и лапту. Между ними выросла стена, и обнаружилось вдруг, что он уезжает от них далеко и, может быть, даже навсегда.

Чингизу было грустно расставаться с новой своей жизнью, но все же он не мог скрыть радости — скорей хотелось домой, увидеть мать и отца, школьных друзей. Ведь скоро и в школу пора.

Братья и сестры липли к нему и все время заставляли, чтобы он фотографировал их. Давно уже кончились пленки, но как обидеть их? Он наводил на них аппарат и щелкал, и они оставались довольны. Эспандер с собой он не взял — на нем пробовали свои силы все мальчишки аила, тугие когда-то резины превратились в дряблые тесемки. Горластый Суюндик забирался к Чингизу на колени и требовал, чтобы тот читал ему книжку про Куйручука. Один лишь Талайбек по-прежнему робко смотрел на него. Дома он почти не бывал, все дни проводил с овцами на пастбище. О нем рассказывали, что он лучший домрист в школьном струнном кружке, но Чингиз так ни разу и не слышал, как он играет, потому что дома музыкального инструмента не было, а из школы не выдавали. Как хорошо было бы, мечтал Чингиз, подарить ему домру. Когда-нибудь он это сделает. Жаль ему было расставаться и с тетушкой Накен. Эта молчаливая женщина редко улыбалась, но глаза ее, малоподвижные, все замечающие, светились добротой, шедшей из глубины ее сердца. Как бы хорошо, думал Чингиз, подарить ей деньги, чтобы она вставила себе новые зубы и не стеснялась своей доброй улыбки. Он всегда с хорошим чувством будет вспоминать дядю Каратая, этого веселого, неунывающего шутника с мигающим глазом. Чингиз мечтал подарить ему сто пачек лучших папирос и красивую трубку. Но чаще всего он думал о Ларкан. Хорошо иметь такую сестру и жить с нею вместе. Он был единственным ребенком в семье, и ему не хватало сестры.

И вот настало последнее утро. Малыши еще спали, Талайбек — на пастбище. Ларкан куда-то исчезла. Тетушка Накен на миг прижала Чингиза к себе и отвернулась. Первый раз Чингиз видел ее слезы. Каратай замахал на нее руками и взвалил на плечи мешок, в котором лежали гостинцы. Он вышел из дома не оглядываясь. Через пятнадцать минут должен прийти автобус, и Чингиз побежал за ним, поправляя на ходу рюкзак. Ни во дворе, ни в поселке он не увидел Ларкан, а ему так хотелось проститься с ней и еще раз пригласить ее в гости. Он бы тоже нашел что показать ей в городе.

Внизу на повороте стоял автобус. Каратай, вскидывая мешок на спине, припустился бегом. Когда они уселись, мотор уже работал. Дядя поставил мешок и стал обходить пассажиров, здороваясь со всеми за руку. Поздоровался он и с шофером.

— Э, у тебя, кажется, «Беломор»? — Он взял у шофера из пачки сразу три папиросы. — Пускай мне будет хуже, не могу видеть, как хороший человек убивает себя никотином.

Чингиз уселся у окошка и весь отдался радости предстоящей поездки. Скорей бы, скорей бы автобус поехал! Ему казалось, что, если автобус задержится, набьется много народу или вообще вдруг скажут: поездка отменяется, автобус уходит на ремонт.

Но, слава богу, ничего не случилось. Шофер захлопнул дверцу, и автобус, сотрясаясь дряхлыми боками, выехал из поселка. Сперва он спустился вниз, проехал долиной, мимо желтых посевов ячменя, а потом, обогнув поселок, стал карабкаться вверх. Чингиз нашел глазами у зеленой полосы кустарников дом, в котором прожил все это время, увидел стадо овец на склоне и всадника на коне: может быть, это Талайбек, а может, кто другой, отсюда не разобрать.

А вот, у подножия горы, белеет часовня с башенками. В последний раз блеснули на солнце золотистые серпик и звезда, блеснули, повернувшись ребром, — теперь их уже не видать.

Вот и дядю Ибрая он увезет в своем сердце. Чингиз вспомнил все, что о нем рассказывали, вспомнил Казакпая, песни его, вспомнил ночные разговоры Каратая с тетей Накен и странное поведение Ларкан…

Да, так бывает. Это как с задачей, которая долго не дается, а потом как бы решается сама по себе. Может, Ибрай и был его настоящим отцом? И не только это — может, и Накен его мать? Чингиз слышал о добром обычае своего народа — когда умирает брат, младший брат берет вдову себе в жены. И о том, что в бездетные семьи забирают сирот…