Самуил Полетаев - Лето в горах

Почти каждое утро, просыпаясь, он видел ее перед собой, Ларкан сидела на корточках и смотрела, приоткрыв рот, словно видела его впервые. Но стоило ему шевельнуться, как она тут же убегала. Дел у нее было много — она носилась из сарая к дому и обратно, бегала за хворостом, помогала матери одевать младших и готовить еду. При этом не переставала следить за гостем. Если он уходил к ручью с книжкой, она прибегала туда с бельем. Когда появлялись мальчишки и звали его играть в футбол, она бросала домашние дела и тоже увязывалась с ними. Девочки смеялись над ней, но это ее не смущало. Чингиз не знал, как скрыться от нее.

Однажды Чингиз пошел в поселок МЖС. Ларкан, как всегда, увязалась за ним и некоторое время шла поодаль. Когда он вышел на шоссе, она поравнялась с ним.

— Я знаю, куда ты идешь, — сказала она.

— Ну?

— На почту. Ты ждешь письма от дяди Куманбета.

Чингиз не ответил. И не удивился. Просто привык: Ларкан всегда угадывает его желания, знает наперед, что он собирается делать и куда пойдет.

— Ты скучаешь по дому?

Конечно, Чингиз скучает. Он пожал плечами. Он скучает по дому с первого дня, но разве скажешь об этом?

— А почему тетя Солтобу к нам раньше не приезжала?

— Мама никуда не ездит, она больная.

— И толстая, да?

— Ты дура, — спокойно сказал Чингиз, и Ларкан не обиделась. — Ты просто дурочка.

Конечно, она дурочка, подумал Чингиз. Она умела стирать, доить, скакать на коне, щелкать бичом, но разве станет умная девочка лезть со своими отгадками, когда об этом не просят ее? И не давать проходу заботами, на что уже все обращают внимание? Еще какая дурочка, думал Чингиз, но сейчас не обижался на Ларкан, потому что надеялся получить письмо и заранее радовался добрым вестям.

— Да, она толстая, — сказал он, — ну и что? Зато она хорошая. Она любит меня. Если б она только узнала, как я живу здесь! — Чингиз рассмеялся, но тут же стал серьезным. — Когда мама выйдет из больницы, папа повезет ее к доктору, и тот даст лекарство, от которого она вылечится…

— От чего вылечится? — подозрительно спросила Ларкан. — Чтобы дети были?

Чингиз остановился. Он посмотрел ей в глаза. Черные зрачки девочки сливались с радужками глаз, казались неестественно большими и собачьими, они блестели нехорошим блеском тайного любопытства. Но и это не обидело Чингиза.

— А для чего ей еще дети? — усмехнулся он.

Он был горд, что один у матери, что ни с кем не приходилось делить ее заботы и любовь. Он хотел унизить Ларкан, но она спросила с участливым видом, где живет тот самый доктор, к которому отец собирался ее повезти.

— Где же еще! Конечно, в Москве! — И тут Чингиз не удержался, чтобы не похвастаться: — Папа обещал, что и меня возьмет в Москву.

Чингиз стал рассказывать о Москве, как будто недавно вернулся оттуда. О Красной площади, о метро, об университете на Ленинских горах, о том, что, когда он кончит школу, он поедет учиться в Москву. Ларкан слушала и удивлялась. Она удивлялась тому, что Чингиз так много знает, так далеки его мечты. Все это не укладывалось в ее голове, потому что, кроме родного аила, она нигде не бывала — даже в городе, откуда приехал Чингиз.

На почте Чингиза ожидало письмо от отца. Он нетерпеливо вскрыл конверт, пробежал глазами листок, исписанный знакомым почерком. Добрые вести! Мать поднималась с постели, почти восстановилась речь, она расспрашивала даже, как живет-поживает дорогой сыночек, не соскучился ли по ней.

Чингиз был счастлив. Как любил он сейчас свою мать, как хотел видеть ее, обнять. Ему не хватало сейчас одного: чтобы кто-то разделил с ним радость, которой слишком было тесно в его сердце. Он протянул Ларкан письмо, но девочка не стала читать.

— Значит, ты скоро уедешь?

— Ну зачем же? — Чингиз был великодушен. — Я еще долго буду у вас…

Далеко в стороне блеснули серп и звезда на башенках часовни.

— Пойдем туда, — предложил Чингиз, но девочка схватила его за руку.

— Туда нельзя, — сказала она.

— Почему нельзя?

— Нельзя!

— Но почему?

— Потому что нельзя!

Чингиз рассердился и вырвал руку из цепкой ладони Ларкан.

— Я пойду без тебя!

Девочка осталась на месте. Чингиз подошел к домику, обошел его и остановился, охваченный смутным воспоминанием: домик этот, с облупленной побелкой, с серпиком луны и звездочкой, торчавшими на тонкой проволоке, невидной издалека, словно был ему давно уже знаком. Да, да, он видел его — и не раз — в своих сновидениях. Это был тот самый, а может, другой, но точно такой же, и смутное беспокойство охватило мальчика. Отчего же знаком, так странно знаком ему этот домик?