Array Array: Марина

— Как сгорела? — с блаженным любопытством спросила Леночка.

— А так. Уснули мы с ней, а коптилка горела. Бабка ушла Лимонку смотреть, она тогда как раз телилась. А у меня лента загорелась. Пока бабка–то меня тушила, кукла и сгорела.

— А у меня есть вот такая кукла, — развела руками Леночка. — И букварь, чтоб читать учиться. Хочешь, покажу?

— Хочу, — прошептала Семеновна, и сердце ее забилось часто–часто. Она представила, какая это должна быть красивая кукла. А букварь? Уж сколько Семеновна мечтает о букваре, но только бабка Домаша говорит, что рано и ни к чему.

— И еще у меня книжка есть: «Ехали медведи на велосипеде, а за ними кот задом наперед».

Такие удивительные слова привели Семеновну в восторг. Она таких стихов не знала. Правда, Петька учил с ней наизусть стихи, но они были совсем не такие. Был такой Пушкин. Он писал стихи про «петратворенье» — «Люблю тебя, петратворенье…» И еще он писал: «Сижу за решеткой в темнице сырой…» Петька очень любит этот стих. Он очень часто его рассказывает.

— Я таких стихов не знаю. Я все только Пушкина да Пушкина, — пожаловалась Семеновна.

— Ну, так пойдем? — предложила Леночка.

— Пойдем.

Они пошли назад по мягкой стеге.

— Идем, — позвала Леночка, входя на крыльцо Зинки–завмага.

— Не–е–е… Я лучше тут обожду… — ответила Семеновна и присела на всякий случай поближе к поленнице.

Леночка долго не шла. Семеновна даже поскучала немножко, а потом не выдержала и запела:

Ой, Семеновну пою от скуки я,

Пою и думаю: какая жизнь моя…

Пою и думаю: какая жизнь моя,

Каку несчастную родила мать меня.

Наконец вышла Леночка.

Ты гадкая девчонка, — оказала она Семеновне и топнула ногой.

— Почему? — удивилась Семеновна.

— И не стыдно глупости всякие говорить, будто меня родили? И не родили вовсе, а в капусте нашли, в капусте. Мне мама сказала. И еще она сказала, чтоб я больше с тобой не играла. Вот. И я больше с тобой не играю. И даже Первого мая не помирюсь. И никогда, никогда.!

Вышла Леночкина мама. Семеновна посмотрела ей прямо в глаза и тихо сказала:

— Я ведь про тебя не говорила, я про себя, а ты может, и правда в капусте нашла?

И пошла. Не торопясь. Ей некуда было торопиться И не заплакала. Чего по пустякам–то слезы лить?

Дом бабки Домаши стоит на горе. В доме живут бабка Домаша, Семеновна, тракторист Петька, пастух дед Клок, вечно беременная кошка Женька со своей дочкой Галькой, ежик Жмых с ежихой Жмыхой и тремя ежатами, корова Лимонка, теленок Соловей, коза Катерина и пара белых аистов на старой березе.

Петьку бабка пустила на жительство, потому что Петькина деревня далеко, а работает он в Польшине. Пастух Клок тоже живет далеко. Раньше он жил по дню в каждом доме, но потом бабка Домаша его пожалела. Все–таки старый человек. Беспокойство — из дома в дом ходить. Кошка Женька с дочкой Галькой ловят мышей, а по ночам светят зелеными блестящими глазами. Ежик Жмых с ежихой Жмыхой попались на огурцах. Лазали в огород и грабили грядки. Бабка Домаша приспособила их в помощь Женьке с Галькой ловить мышей. Корова Лимонка жует сено и время от времени горько вздыхает. Соловей недавно родился, и поэтому про него ничего нельзя сказать, кроме того, что он носится, задравши хвост. Коза Катерина — набитая лупоглазая дура. Упрямая и рогатая. Аисты — большие белые птицы. Их хочется потрогать рукой, но они всегда летают и никогда не дают себя трогать. Их дело — приносить счастье.

— С легким паром, — сказали Петька и дед Клок, когда Семеновна с бабкой Домашей воротились домой.

— Спасибо, — ответили бабка и Семеновна.

— Не мешало бы и вам перед праздником помыться, — сказала бабка.

— У–ту! — Дед Клок чуть не свалился со скамейки. — Какой это праздник? Первое мая или, может, там Седьмое ноября — это праздник, а завтра какой же праздник? Так, шницель–дрицель какой–то.

Дед Клок долго не может успокоиться. Подпрыгивает на лавке. Размахивает руками, дергает себя за бороду, которая и одарила его прозвищем Клок. (Бороденка маленькая, серая, а клок безнадежно белый. Белее снега.).

— Тьфу!!! — разозлилась бабка. — Как треплом был, так треплом и остался. Я в церкву ходила и ходить буду.

— Я тоже пойду? — унизилась до вопроса Семеновна.

— Да! — рыкнула бабка, еще раздраженная разговором с Клоком. — Водой тебя святой окроплю, может вся твоя бесноватость пройдет. Дите–то ты ненормальное. Прости, господи, накануне святого праздника.

— Значит, завтра напьемся? — подал голос Петька.