Array Array - Марина

Возражения были абстрактные. (Разговор я затеял по уходе Алины со Стасиком.)

— Алина — личность, — сказала Анна.

— Что такое личность?

— Ну, Печорин… — растерялась она.

— Неужели ты такая еще соплюха, что не можешь понять: Печорин — дурной человек! В общем–то дурной!

— Зато личность.

— Неблагодарный, холодный, бесчувственный, жестокий — он тебе нравится? Сам несчастлив и другим приносит горе…

— Ну, если смотреть на жизнь с философской точки зрения… Жизнь мгновенна и бессмысленна.

Здрасьте, я ваша тетя. С каким видом она это сказала! Сократ!

— Если жизнь мгновенна и бессмысленна, то уж лучше прожить ее честно и порядочно. Это и труднее, и приятнее другим, тем, для кого она не бессмысленна.

— Ну так Алина мне приятнее. Чем некоторые, кого ты предпочитаешь. Она сейчас так смешно рассказала, как ее отбрил Левушка… Она всегда с таким юмором рассказывает про свои осечки…

— Правильно делает. А то ведь мог рассказать я.

— А что она такого сделала?

— Она была глупой. Если не хамкой. От таких девиц Левушку выворачивает. Почему–то.

— Вообще–то, конечно, она не подарок, — вдруг легко согласилась Анна. — Жанка сказала, что при всем уважении к Алине со своим мужем она бы ее не познакомила. А Жанка умница…

— А что, ты теперь дружишь и с Жанкой?

— Ну, Жанка, она ведь тоже…

— Личность?

— Хотя бы. По крайней мере, можешь не сватать мне свою Мариночку.

Ничего необычного не было в ее словах, но я утерял бдительность и не так понял «свою Мариночку». А у меня, оказывается, осталась еще эта гнусная привычка краснеть. И Анька каким–то непостижимым образом заметила мою реакцию.

— Слушай, уж не влюбился ли ты в нее? — с неприятным смешком спросила она.

Я глупо молчал.

— Это было бы смешно. Я в это не верю, слышишь? Хоть Ермакова давно распространяет всякие сплетни, и ей виднее… Ведь она писала тебе такие очаровательные письма.

Я молчал как громом пораженный. Значит, Валечка!… Этого мне только не хватало!

— Ты не влюбился в Маринку, нет! — вдруг отчаянно закричала Анна. — Нет! Ведь ты же не был у нее позавчера в больнице, не был, они ошиблись?

— Ну, а почему я не мог пойти к ней в больницу?

— Значит, был… Ты не любил маму, ты жестокий, холодный, ты довел ее, а теперь на старости лет влюбился в некрасивую девчонку, надеясь, что она не откажет. Ее бросили, и вдруг она согласится на тебя, так? Да?!! Ты не любил маму!

— Зато теперь люблю, — спокойно сказал я. Спокойно, насколько мог. — Теперь — люблю. И понимаю, что надо было делать. Мне только обидно, что ты не похожа на свою мать. И тебя любить мне трудно…

— Ах, трудно! И потому ты нашел замену? А вдруг я похожа? Что ты знаешь обо мне? Подыгрываешь мне

в моих играх, а что знаешь? У меня же все не как у других: у меня нет чувств, нет таланта, ничего нет… И мамы нет. И тебя нет. А Алина относится ко мне серьезно.

— Тогда пусть, не кокетничает со мной, — оборвал я ее вопли. — И не таскает за собой доказательство своей победы в виде Стасика. Почему вы в свое время чуть не стерли с лица земли Клима и так защищаете Стасика?. За что вы так не любите Марину?

Зря я это сказал. То есть, без этих слов еще была возможность примирения, но теперь — нет.

— За то, что вы любите! — крикнула Анька и выбежала из моей комнаты, хлопнув дверью.

Хорошенькая информация навалилась на меня. Все было смешно и малоприлично. И Валечка, и разговоры на курсе. И Анькино одиночество.

Ни с того ни с сего вдруг сам собой включился репродуктор, и женский голос образца сороковых годов пропел:

И даже пень

В весенний день

Березкой снова стать мечтает…

Это были прямо–таки волшебные слова. Они там, радио, как в воду глядели. Действительно, старый пень. Не хочу быть посмешищем на старости лет, не хочу страдать, не хочу. Посягнуть на чью–то молодость? Извините. Если б эту девочку хоть саму ко мне потянуло, а так… Вот и хорошо, что многие догадываются о моих чувствах, пусть догадываются, пусть смеются! Это же надо, чтоб такое в голову пришло! Вот поезд и уходит… Думаете, побегу следом по шпалам? Нет.

Утром хмурый Левушка осведомился, чего он мне вчера наплел и правда ли, как ему кажется, что он оскорбил какую–то женщину.

Я заверил его, что он ничего, кроме торговки овощами, не выдал и никакой женщины в моем доме не было.

Часа полтора он сидел на телефоне, кому–то все звонил.

— А знаешь, мне предлагают на полгода уйти в плаванье, ну, там надо будет написать историю корабля. Я согласился. Представляешь, море, работа, порты… — обрадовал он меня наконец.