Array Array - Марина

— Ты не знаешь, в чем дело? — спросил я у сидевшего рядом Воробья.

— Кажется, знаю, — ответил он.

Кто–то из актеров протянул мне маленькую книжечку— программку «Театральный Ленинград». Одна заметка была обведена. Я прочел ее, и мне стало стыдно. Стыдно за Сашка и больно за Рокотова. Конечно, Рокотов не читал этой заметочки, и вот явился… любимый учитель к любимому ученику. Добрая крестная к сомнительной Золушке, старый неудачник к «актеру милостью божьей». Оказывается, Сашок считал, что никакого Рокотова в его жизни не было. Я посмотрел на Главного, встретился с ним глазами и понял, что тот корчится от стыда. Но я не стал торжествовать и злорадствовать. Его ведь тоже обвели. А подписана заметочка была Кириллом. Наш пострел везде поспел. Нет, выгоню я этого прохиндея.

Потом Сашок произнес ответное слово. Но это был уже не Сашок. Он мямлил, экал, мекал, будто возмездие случилось сию минуту, получил, не отходя от кассы. Вообще–то Сашок славится яркостью речи, хорошим юмором, но я, например, только сейчас понял, чья речь была вложена в его уста, чей юмор, — это же Рокотов. И теперь, при Рокотове, он уже не мог оперировать его словами и мыслями, тем более что сам же и отрекся от него. И вот вместо человеческих слов лилась какая–то абракадабра с отвратительным театральным произношением прилагательных: «хорошенькый, голубенькый».

Лицо Рокотова было счастливым и доброжелательным, будто он ничего не видит и не понимает. Он смотрел на своего ребенка и гордился его успехом.

Моя жена Галя в свое время ходила в рокотовскую студию, учила его детей петь. И как–то она сказала мне

— Если бы ты знал, какой он печальный и одинокий человек!!!

— Ну уж, не производит такого впечатления.

— Ничего ты не понимаешь. Он держит марку. Он привык ее держать, а сейчас, если можно так выразиться, марка держит его. Но он очень печальный человек Он так любит своих детей, а дети уходят. И устраиваются. А он одинок и неустроен. И держит марку, чтоб не огорчать их своим видом.

Вот и сейчас. Он держал марку. А Сашок? Сашка не было. Опять не было, как до Рокотова.

Меня немного утешало только одно — он не нагличал, он стыдился. Это было видно, и, размышляя категориями Левушки Шарого, — все еще могло организоваться. Парень пришел к нулю и, может быть, начнет все сначала, с нуля.

После капустничка и прочего великолепия с речами и литаврами мы возвращались вчетвером. Мы с Машей и студенты.

— Интересно, как пережил Рокотов этот конфуз? — сказала Маша.

— А что ему надо было переживать? — удивилась Лаура.

— Он, наверное, не читал Кириллову заметочку, — пояснил Клим.

— Читал, — сказала Лаура, — читал. И был счастлив, что у Сашка… у Петрова все так хорошо. Ведь в этой заметке не было ничего обидного для Владимира Петровича, ведь нет?

Машка злобно фыркнула. А Лаура, та действительно была хорошей ученицей Рокотова — она не замечала мелочей. Пока не замечала.

И я вспомнил, как однажды я был у него на рядовом занятии студии. Он занимался с самыми маленькими детьми — от семи до девяти лет.

— Сегодня мы делаем этюд — суд над Бармалеем. Витя, ты будешь Бармалеем. Условие: Бармалей — хороший человек.

Этюд игрался минут сорок. Был судья, почему–то в парике, был обвинитель, защитник и свидетели. Когда свидетели гневно пытали Бармалея, зачем он съел Манечку и Ванечку, тот очень простосердечно оправдывался, что сделал это по рассеянности, по близорукости, и показывал очки у себя на носу. А тогда, дескать, он был без очков. И свидетели отступали, и обвинитель разводил руками, а под конец суда, выяснив, что по–настоящему Бармалей никого не съел, все стали его горячо поздравлять, обнимать, целовать. Закончился этюд великолепной совместной пляской.

С тем, что даже Бармалей — хороший человек, Рокотов родился на свет. Помню серьезные дела, взрослые, не бармалейские, где он придерживался принципа, что все — хорошие люди. В театре его за это некоторые даже считали лицемером и подхалимом, но он был так последовательно верен себе, что и они ему поверили. Я напомнил Маше об этом.

— И он ничего не понимает? И так и живет? Да я же его знаю, этого не может быть! Володька же все насквозь видит!

— Все он понимает. Иначе откуда у него опыт? Откуда такое знание людей, особенно детей? Откуда умение воздействовать на них?

— Но тогда это действительно похоже черт знает на что!

— Нет, Маша, нет. Это похоже на порядочность. Это похоже на силу воли. Это похоже на человечность, на верность себе самому.