Радий Погодин - Красные лошади (сборник)

— Туго ремень не затягивай — подумают, девка переодетая.

Из-за ларьков, куда шли инвалиды, послышалась негромкая грустная песня. Одноногий, как к ветру, повернул к ней лицо.

— Ваш город тоже скоро освободят, — сказал Алька.

Скулы одноногого окрасились в мрамор.

— Мой город в целости. Только мне там уже делать нечего. Я, парень, в Крым двинусь. Буду на море глядеть. Говорят, на море всю жизнь глядеть можно… — Он пошел было, но тут же воротился, нашарил в кармане пиджака звездочку.

— Давай, — сказал. — Давай. Может быть, тебе повезет. Лучше уж или — или…

Брезентовые баретки и полоску голой ноги Алька закрасил ваксой. Купил в военторге погоны, алюминиевую ложку и застенчиво проник на воинскую платформу к громадным солдатским пищеблокам.

Старшина маршевой роты, запаленный, с сорванным голосом, затолкал его в столовую и прохрипел, кашляя:

— У солдата куда глаз нацелен, дура: на врага и на кашу. И не толпись под ногами!

Примостившись на краешке скамьи, ни на кого не глядя, обжигаясь, Алька хлебал щи, глотал жидкую пшенную кашу, прослоенную волокнами говяжьей тушенки. От жадного рвения судорога сжимала горло. Алька давился, языком подбирал слезы с верхней губы.

— По вагонам!

— По ва-агона-ам!

Солдатская толпа вынесла Альку на платформу. С гоготом и толчеей солдаты вломились в теплушки. Алька подумал, холодея от живота: «Сейчас останусь один у всех на виду». И остался.

Кто-то тихо сказал у него за спиной:

— Давай, парень, двигай.

Алька обернулся. Солдат с белым отечным лицом, усталый и потный, — вафельное полотенце через плечо, ворот расстегнут, рукава засучены, медленные белые пальцы, сильные, рыхлые, как у прачки, ладони.

— Давай. У тутошнего коменданта глаз — он вашего брата и в темноте различает. Твоя удача — он сейчас в городе.

Паровоз загудел сипло, с хрохотом стравил пар. Из вагонов кричали: «Тютя! Номер квартиры забыл?» Когда звон сцепок покатил вдоль платформы, Алька решился — прыгнул на тормозную площадку.

Солдат помахал ему полотенцем.

Эшелон уходил, оттесняя с главного пути пассажирские составы, товарные маршруты, рабочие вертушки, набирал скорость под зелеными глазами семафора. Ветер забирался под гимнастерку, под рваную нестираную рубаху, жег, царапал кожу, как льдистый наждак.

Осень сгустила уральское небо — леса вдоль дороги, скалы, напестренные желтым и красным, резко отграничивались от небесной сини. Альке вдруг показалось странным такое дело: чем холоднее осеннее солнце, тем жарче становился цвет растений. Мысли как бы нарочно обходили его теперешнее положение, предоставив случаю полную волю; Алька с похвальным упорством размышлял о метаморфозе листьев, объясняя это явление тем, что листья меняют окраску, чтобы лучше улавливать в оскудевшем солнечном свете необходимые для жизни красные волны.

На засыпанном гарью каменистом пустом разъезде эшелон стал. Несколько девушек забралось к Альке на площадку. Он подивился их молодости, упругой и громкой. Девушки хохотали вполголоса, но все равно громко. Называли его офицериком. Они были в ватниках, пахнущих дымом, в лыжных байковых брюках, измазанных хвойной смолой, головы туго повязаны толстыми шалями. Вслед за девушками на площадку набились солдаты. Те не сдерживались, ржали во всю возможность.

Оглушил перегонявший их эшелон с танками. И не успел он отгрохотать — паровоз дернул, снова набирая скорость под зеленым огнем семафора. Альку оттеснили на подножку. Ветер, казалось, проникал под кожу, внутри у него все леденело, и лед этот проникал в мозг. Рядом с ним — «Подвинься чуток!» — примостилась девчонка. Она села с наветренной стороны, откинула полу ватника, прикрыла ему спину.

— Браток мой тоже удрал, — сказала она. — Мамка глаза проливает. Что поделаешь! Я бы тоже удрала. Мамке будет не прокормиться. У нас еще трое мал мала меньше. Мы на строительстве работаем. К нам ленинградский завод перебазировался…

Она рассказывала, а он согревался рядом с нею и возле ее рассказа, логичного, как арифметическая задача.

— У тебя вон даже глаза побелели… Мы все тут из одного класса… — говорила она.

В сумерки на освещенной редкими электрическими огнями станции вдоль эшелона прошел офицер, затянутый в портупею. За ним еще двое. Они остановились возле площадки, строгие в темноте. Солдаты с конфузливым рвением поскакали к своим вагонам. Девушки сошли посмеиваясь. Они и мимо офицеров проходили с усмешками.