Анатолий Мошковский - Вызов на дуэль

— Красивая, — сказал москвич. — На ней только машин очень много. Как переходишь проезд Исторического музея, приходится долго ждать.

Я помолчал.

— А в Третьяковской галерее был?

— В Третьяковке-то? Кто ж в ней не был?!

— Ну как там?

— Странный ты какой-то… — Москвич подергал плечами. — Картины там. Очень много картин. За день не пересмотришь.

— Да что ты прицепился к нему! — налетел на меня Ленька. — Мы тоже хотим поговорить. — И стал расспрашивать про воздушные парады в Тушино и видел ли он Чкалова.

Мы присели на бревна, и я больше не задал москвичу ни одного вопроса. Из разговора я узнал, что зовут его Валей, но никто из нас не звал его по имени: за глаза — да и в глаза — мы стали звать его Москвичом.

— Ты сальто-мортале можешь крутить? — спросил Ленька.

— Я не циркач, — сказал Москвич.

— Пошли на Двину искупаемся.

— Хорошо, я только бабушку предупрежу, а то будет волноваться.

— А может, он и не москвич, ребята, а какой-нибудь самозванец? — сказал я, когда Москвич скрылся в дверях подъезда.

— Почему ты так думаешь? — спросил Вовка.

— Так, — сказал я, и это было все, что я мог сказать о нем.

Скоро открылось окно, Москвич высунулся из него и радостно крикнул нам:

— Иду! Бабушка разрешила!

И столько было в этом голосе радости и торжества, что я на миг усомнился: а может ли он плавать?

Плавать Москвич умел. Когда мы забрались на плот и разделись, я спросил у него:

— А с «дрыгалки» прыгнешь?

— С чего-чего?

И я сразу понял, что, наверное, только мальчишки Западной Двины знают это слово, а он живет на Москве-реке, и что, конечно, ни в одном словаре нет этого слова.

— Да вот с этой балки. — Я показал на «дрыгалку».

— Не пробовал, — признался Москвич, раздевшись.

Первым на «дрыгалку» опять полез Ленька. Он легонько пробежал по ней, потом повернулся лицом к нам на ее узкой плоскости. Я прямо-таки обмер.

— Ребята, кручу! — заорал Ленька, изо всех сил раскачивая «дрыгалку».

Она гнулась почти до воды. Он выжидал момент. Выждал — она с огромной силой подбросила его в небо, и Ленька, свернувшись калачиком, три раза перевернулся в воздухе и коленями и головой впился в воду.

Не успел Ленька вынырнуть, как Гаврик завопил:

— Сила! Сила!

Вовка удачно вошел в воду головой. Я не плюхнулся больше животом. Слишком усердно забрасывая ноги, я перевернулся и спиной грохнулся в реку и даже на глубине услышал смех.

Вылезая на плот, я не краснел: подумаешь, с чего краснеть?

Даже Гаврик, боявшийся раньше пройти по «дрыгалке», рискнул. Кое-как забрался и солдатиком отважно прыгнул в реку.

Все мы сделали свое дело и поглядывали на Москвича: его очередь! Но я-то не верил, что он покажет класс прыжка: была середина лета, а он даже не загорел и был белый, как блин, когда тесто выливают на сковородку…

Мы спрыгнули еще по разу, а он все сидел на плоту, тихий и худенький, с кривоватой линией позвонков на спине.

— А в Москве солнце бывает? — спросил я вдруг.

— А почему ж его там не должно быть?

Ленька насупился и показал мне увесистый кулак. Но меня уже что-то подхватило.

— А в Москве детей кормят?

— Голодом морят, — сердито отрезал Москвич.

Кусок коры, запущенный Ленькой, больно ударил меня в плечо.

Ах, Ленька, Ленька, мой лучший друг, как не понимал он меня на этот раз! Все бы, наверное, было не так, если б не думал я так часто о Москве и не мечтал побывать в ней хоть один денек…

Москвич умел плавать. Он старательно слез с плота, показал нам белизну своего тела, проплыл метров десять, демонстрируя умение держаться на воде, и снова осторожно, чтоб не поцарапаться о бревна, вылез.

Потом мы оделись и стали карабкаться в гору.

Обида моя давно прошла. Мне даже стало хорошо: я казался себе лихим, великодушным, храбрым парнем, который увидит не только Москву и побывает не только на Красной площади… И когда мы взбирались по особо крутому склону Успенки, я с удовольствием подавал Москвичу руку и тащил его вверх.

Я бегал по Успенской горе на лыжах, спускался вдоль заснеженных лип и вдруг увидел впереди мальчишек.

Гневными жестами требовали они, чтоб я свернул в сторону.

Я сделал полукруг и тихо подъехал к ним. Мальчишки были незнакомые. Они ловили птиц. Из-за стволов лип они поглядывали на западни, пристроенные под обрывом, в обледеневших кустах сирени. В них, в этих западнях, красными огоньками прыгали снегири.