Анатолий Мошковский: Вызов на дуэль

Я не стал квакать. Мне ничего не стоило огласить наш и окрестные дворы оглушительным кваканьем — говорят, у меня это неплохо выходит. Но сейчас я не стал. Я даже отвернулся от окна и сделал вид, что не слышу Виктора и весь ушел в игру. Не нужно мне его марок. Ни одной не нужно.

С этого вечера мне стало грустно. Я по-прежнему поглядывал на его окно, но поглядывал незаметно, так, чтоб ни он и никто другой не догадался. Я по-прежнему яростно собирал марки и тратил на них все деньги, но уже не был больным.

Эпидемия, охватившая школу, слегка отпустила меня.

Ленька стоял на кончике «дрыгалки» и раскачивался.

Длинное, рубленное из целой сосны весло, предназначенное для управления плотом, упруго приподымало и опускало его. Вот Ленька сделал резкий толчок, «дрыгалка» достигла верхней точки, и сомкнутые Ленькины ноги оторвались от нее. Метра на четыре взмыл он в воздух, раскинул руки и головой, как дробинка, врезался в воду.

— Сильно́! — ахнул Гаврик, сидевший на краю плота.

За Ленькой, быстро переставляя ноги, вышел Вовка, раскачался, и «дрыгалка», как катапульта, послала его в воздух. Летел он не так красиво, как Ленька, врезался в воду с другим звуком, и ноги его немного раскинулись.

— Ничего, — сказал Гаврик.

Потом по «дрыгалке» пошел я. Я шел и думал, как бы не шлепнуться животом. Ноги в полете надо было закидывать слегка назад, а это не всегда получалось.

Я похлопал себя по животу, раскачался и почувствовал — лечу. Но и в воздухе билась одна мысль: только б головой!

Я пошел вниз и стал заламывать вверх ноги. Шлепнулся и по звуку понял — неважно. Да и живот, слегка отбитый ударом об воду, побаливал.

Я плыл к плоту и думал: промолчал на этот раз Гаврик или сказал что-нибудь? Лучше б промолчал.

Когда я взобрался на плот, на «дрыгалке» уже раскачивался следующий…

— Москвича видал? — вдруг спросил у меня Ленька.

— Какого москвича?

— Да того, что вчера к Гореловым приехал. Белобрысенького.

— А он правда из Москвы?

— Ну да. Еще во двор не выходил. Давайте позовем его.

— Давайте, — согласился я, но никак не мог представить, как это можно самому пойти к незнакомцу и вытащить его во двор.

Для Леньки же это было пустяком.

Натянув на мокрые тела майки, кое-как выжав трусы, мы помчались по крутой тропинке вверх, на Успенскую гору — Успенку, как мы ее звали, где у старинного «губернаторского» сада стоял наш коммунальный дом.

Ленька все время распространялся о сальто-мортале — прыжке со сложным перекрутом через голову, а я думал о москвиче.

Есть же такие везучие люди — живут в Москве!

Хоть бы раз побывать там. Пройтись по Красной площади, увидеть в Мавзолее Ленина, постоять на старинной брусчатке, а потом сесть в метро и поехать к площади Маяковского: говорят, из всех подземных станций она самая лучшая — стальными радугами встают ее колонны…

После обеда мы собрались во дворе. Вдруг Вовка зашептал:

— Смотрите, вышел…

Мальчик в черных брюках навыпуск и белой безрукавке похаживал по тротуару. На голове его красовалась четырехугольная, расшитая золотом тюбетейка. Держался он неуверенно.

— Сейчас я приведу его! — Ленька побежал к москвичу.

Не знаю, о чем Ленька говорил с ним и как знакомился, только через несколько минут он привел к нам москвича.

— Знакомься, — сказал Ленька, — это мои товарищи. Будем дружить.

— Будем, — подтвердил москвич и сильно покраснел.

Он был худ, тонконос, белобрыс, и мне не очень верилось, что он хоть раз был на Красной площади, на той самой площади, по которой в революционные праздники проходят квадраты тяжелых танков, орудия и колонны бойцов Московской пролетарской дивизии в касках и при винтовках с ножевыми штыками…

Москвич сказал нам всем «здравствуйте», но подавать каждому руку не решился.

Из разговора я понял, что приехал он отдохнуть к бабушке.

«Точно в деревню», — подумал я, оглядывая со всех сторон москвича. По своей фигурке, щупленькой и юркой, он тоже не очень походил на настоящего москвича.

— А ты был на Красной площади? — спросил я вдруг.

— Был.

— Какая она?

Москвич пожал плечами:

— Как какая? Обыкновенная. Кирпичная стена. Спасская и Мавзолей. Часовые у входа.

— Да это я и сам знаю.

— Чего ж тогда спрашиваешь? Площадь как площадь.

— Красивая хоть?