Мира Лобе: Бабушка на яблоне

Теперь была очередь бабушки кидать лассо. Быстрыми движениями покрутила она верёвку над своей шляпой с перьями, крикнула не своим голосом: «Олэ!» — и петля тут же оказалась на шее вороного жеребца. Он стал на дыбы, гневно откинул назад голову и громко заржал, изо всех сил стараясь вырваться.

Но все его усилия были тщетны: как он ни рвался, ни крутился, ни вставал на дыбы, бабушка не выпускала лассо из рук и всё ближе подтаскивала его к машине.

— Анди, вынь-ка из моей сумки кусок сахара, у меня руки заняты. Лошадей ничем так легко не приручишь, как сахаром.

Анди стал рыться в бабушкиной сумке, но никакого сахара там не нашёл, а только несколько пакетиков жевательной резинки.

Недолго думая Анди сунул жеребцу в пасть жевательную резинку, и жеребец удивлённо завертел зрачками: такого он ещё не пробовал. Он энергично заработал челюстями, и уши у него встали вертикально от напряжения. Но разжать свою лошадиную челюсть ему никак не удавалось. Он был так занят вознёй со жвачкой, заклинившей ему пасть, что забыл обо всём на свете и охотно затрусил за машиной.

А бабушка уже снова крикнула: «Олэ!» — и закрутила лассо над своей шляпой. На этот раз петля упала на шею белой лошади. Она оказалась не такой бешеной, как вороной жеребец, и только боязливо ржала, пытаясь кинуться вслед табуну, уже скрывшемуся из виду в высокой степной траве. Анди тоже сунул ей в пасть жевательную резинку, и она тут же перестала ржать и послушно поскакала за машиной.

Бабушка села за руль, чтобы выехать из степи, а Анди держал лассо, одна петля которого была надета на шею вороного жеребца, а другая — на шею белой лошади.

— Ты умеешь ездить верхом, Анди? Вот подожди, выберемся из этой высокой травы, и я тебе покажу, как надо сидеть на лошади. А пока пусть наши пленники привыкнут к мысли, что теперь всё будет не по-ихнему, а по-нашему.

Как только кончилась степь и началась обычная равнина, они остановились. Обе лошади всё ещё не справились с жевательной резинкой, нетерпеливо трясли гривами и били копытами, разрыхляя землю.

Бабушка успокоительно поцокала — она это делала не хуже заправского кучера, — а потом разжала своей белой лошадке пасть и вынула жевательную резинку. Лошадь была так благодарна, что её избавили наконец от этой странной клейкой массы, что стояла не шелохнувшись. И когда бабушка ловким движением вскочила ей на спину, она не взбрыкнула, а послушно припустилась трусцой.

Анди попробовал всё сделать так же, как бабушка. Он мужественно разжал своему жеребцу пасть и вынул резинку, потом вскочил на его чёрную спину. Но, вместо того чтобы в знак благодарности спокойно затрусить, как белая лошадка, его огненный скакун рванулся с места и понёсся диким галопом, то рывком опуская голову, то лягаясь. Одним словом, он делал всё, что мог, чтобы сбросить всадника. Анди держался изо всех сил, но через несколько мгновений всё же соскользнул, повис у коня на животе и лишь с большим трудом снова водрузился к нему на спину. Когда же он наконец догнал бабушку, то полулежал у жеребца на шее, вцепившись обеими руками в его чёрную гриву.

Бабушка сидела верхом как королева — для принцессы она всё же была старовата. Лошадь слушалась её малейшего приказа. Стоило бабушке тихонько прищёлкнуть языком, как она, пританцовывая, тихо шла по кругу. Когда бабушка щёлкала погромче, лошадь переходила на рысь, а когда кричала «Олэ!», она пускалась галопом и неслась, как на скачках.

— Откуда ты так хорошо ездишь верхом? — спросил Анди, глядя на неё с восхищением.

— Что тут удивительного? Я ведь многие годы прослужила в цирке.

— Ты служила в цирке? Что же ты об этом не рассказываешь? А кем ты там была? Наездницей?

— Всем по очереди. И наездницей, и на трапециях работала, и ножи кидала. Вот только сабли не глотала: уж очень они невкусные и от них в животе такой холод!

Анди с тоской вздохнул:

— Я бы тоже так хотел стать циркачом! Но вот мама против. А тебе родители сразу разрешили?

— Конечно, ведь мой отец был директором цирка.

Анди снова чуть не свалился с лошади от удивления.

— Ты же говорила, что он изобретатель.

— Да, сперва он был изобретателем. Но потом он придумал новый тип клеток: львам там было тепло, как в пустыне, а белым медведям — холодно, как на Северном полюсе. И все — и звери и циркачи — так были благодарны моему отцу за это изобретение, что попросили его остаться с ними и стать директором цирка.