Ирина Шкаровская - Никогда не угаснет

— Инка! Подними голову. Инка! Разве ты не хочешь посмотреть на меня в последний раз?

Инка подняла голову, посмотрела на Симу и вздрогнула. Она была как живая, милая, ласковая, красивая Сима. Две косы темнели на косоворотке, и косы были пушистые, совсем живые. Всё та же родинка на щеке, пухлые розовые губы, глаза закрыты, и выражение лица озабоченное. Ей снятся чудесные ткани марки «Советский». Белое поле, а на нём разбросаны голубые васильки, а может быть, кремовое с красными гвоздиками. Слёзы метали Инке видеть ребят, Симу, и гроб уже не плыл, а качался и подпрыгивал. Инка шла, как в тумане, и с этой минуты всё теперь казалось ей зловещим. Зловещими были искусственные цветы и белый катафалк, молчаливые могильщики с лопатами в руках, три берёзки у могилы. Зловещим показался прыгающий с ветки на ветку нахохлившийся воробей.

Началась гражданская панихида. Секретарь комсомольской ячейки снял фуражку и, глядя на гроб, тихо сказал:

— Мы провожаем в далёкий путь своего дорогого товарища. Сомкнём же крепче наши пролетарские ряды!

Пожилая работница, утирая слёзы, рассказала о том, как Сима организовала ясли на заводе. А тётя Мотя подошла к гробу и долго плакала.

— Она больная пришла на субботник… Может, если бы не пришла…

Но никто не знал о Симе то, что знала Инка. Как она во сне и наяву мечтала, о чудесных узорах, как мечтала, чтобы первые модницы мира завидовали советским девушкам. Могильщики достали откуда-то гвозди и стали заколачивать ими гроб. А в это время появился попик — старенький, похожий на воробья. Он бежал, взметая пыль полами длинной рясы. Рэм встал перед ним, заслонив Симину мать, и тихо сказал:

— Уходите.

И попик сейчас же исчез между крестами и сумрачными ангелами. А пионеры, комсомольцы, коммунары запели: «Вы жертвою пали в борьбе роковой», так, как она хотела. И положили на гроб красное знамя революции, тоже, как она хотела. А когда гроб на верёвках стали опускать, на край могилы бросилась Вера Рябчук и забилась в неудержимых рыданиях. Тётя Мотя подняла Веру, прижала к себе и кинула на гроб горсть земли.

— Пусть земля будет ей пухом.

И вслед за ней все сделали то же самое…

Через неделю Рэм и Коля уехали в село на посевную кампанию. Провожать их пошли всем отрядом. И детдомовцы были на вокзале.

— Ребятки… — от волнения Рэм больше ничего не мог сказать, а только печально и ласково смотрел на детей.

Они ушли с вокзала очень грустные. Было хмуро, слякотно… И весна, как на зло, почему-то особенно долго задерживалась.

И всё-таки весна пришла. Снова заулыбалось небо, зазеленело всё вокруг, и в один из первых тёплых дней Стёпка пришёл к Инке. Что-то новое появилось в нём. Инка не могла сразу определить, что именно. То ли он узнал какую-то важную вещь, то ли возмужал и вырос за несколько дней. На Стёпке был новый брезентовый плащ, выглядевший почти элегантно, новая кепка. И вдруг Инка поняла, в чём заключается то новое, что появилось в её друге.

— Стёпка… Ох, Стёпка, — ахнула девочка.

На отвороте его плаща красовался кимовский значок.

— Когда? — спросила Инка и, не дождавшись ответа, обиженно проговорила: — А мне ничего не сказал.

— Позавчера. Девять вопросов по текущему моменту задали. На все ответил.

Он осторожно вынул из кармана комсомольский билет и протянул его Инке.

— Смотри.

Инка так же осторожно взяла его в руки.

— У меня ещё одна новость, — сказал Стёпка.

Девочка вопросительно посмотрела на него.

— Пойдём гулять, я тебе скажу.

— Ну говори, — нетерпеливо сказала Инка, как только они вышли из дому.

— Я поступаю в Одесское мореходное училище. Вот… Ответ на своё письмо получил.

— И ты уедешь? — Инка растерянно смотрела на него. — А почему нельзя учиться в Киеве?

— В Киеве! Сказала! А где же в Киеве море?

И, как всегда при воспоминании о море, лицо Стёпкино стало задумчивым и мечтательным. Инка больше не расспрашивала его. Они пошли на Владимирскую горку, побродили по её аллеям, по днепровским откосам, а затем спустились вниз на набережную. Здесь было пусто и тихо. Высоко в небе сверкало горячее весеннее солнце.

— Инка, смотри! — радостно крикнул Стёпка. — Смотри!

Да Инка и сама увидела: недалеко от берега хрустнул лёд, и на глазах детей откололась и медленно отодвинулась большая льдина. Слева и справа затрещали льдины, зашуршали синеватыми краями, рассыпались на куски, запенили воду бурными всплесками. А та, первая, большая льдина, всё плыла вперёд, расталкивая другие, крошась на маленькие, белые осколки.