Ирина Шкаровская - Никогда не угаснет

Потом выступала Герда. Хрупкая, с нежным лицом и вьющимися белокурыми волосами девочка.

— Дорогие братья и сёстры! — сказала Герда. — Мы, юные спартаковцы города Иены, шлём вам пламенный привет… Если какая-нибудь империалистическая страна посмеет напасть на Советский Союз, мы, спартаковцы, выступим в вашу защиту.

— Хай живе Радянська Украша! — по-украински закончила она.

Юлька и Липа преподнесли Герде украинский костюм и надели ей на голову веночек. В заключение гости и хозяева спели «Интернационал». Пели так: куплет — по-украински, куплет — по-немецки.

Карманные словарики мало помогли детям, потому что «Гиб мир бляйштифт» или же «Вифиль фенстер хат дайн циммер?» и другие тому подобные выражения были ни к чему. Ведь хотелось поговорить с немецкими ребятами об их жизни и борьбе, а не о «бляйштифтах» и «циммерах». Спартаковцы гостили в Киеве три дня. Дети не отходили от «их ни на шаг; а Инка всё время разговаривала с Гердой по-немецки, и на прощанье девочки сделали друг другу подарки: Герда получила томик Пушкина, а Инна — красивую открытку с видом Иены. На открытке было написано: «Я тебя никогда не забуду, я тебя очень люблю и всегда буду тебе предана. Зай берайт! Иммер берайт!»

Рано утром в воскресенье раздался звонок. Все в доме спали. Инке очень не хотелось вылезать из тёплой постели. Но пришлось — ведь она была самая младшая. Инка открыла дверь и отступила: перед ней стояла Сима. Огромные глаза девушки лихорадочно блестели и казались ещё больше. Из-под шапки-ушанки выбились мокрые волосы.

— Слякоть какая противная на улице… — весело проговорила Сима. — Я бежала и вот… запыхалась.

Слышно было, как в груди у неё что-то хрипит и надрывается.

— Ты почему смотришь на меня так удивлённо?

— Зачем ты встала больная? — с трудом выговорила Инка.

— Эх, — Сима сняла шапку и отжала влажные волосы. — Ничего я не больная. Это врачи меня сделали больной. А я термометр выбросила. Не буду больше лежать, некогда.

Она прошла к тётимотиной комнатке и постучалась.

— Тётя Мотя! Я к вам. Можно?

Тётя Мотя вскочила с постели и ахнула, увидев Симу.

— Голубушка моя, зачем же ты встала?

— Я здорова, здорова… И не нужно об этом говорить, — нетерпеливо отмахнулась Сима. — Я, знаете, зачем пришла, тётя Мотя? Субботник ведь сегодня. В пользу беспризорных. — Сима закашлялась и кашляла долго, надрывно, держась рукой за грудь.

Тётя Мотя подала ей стакан воды:

— Выпей, Симочка…

Сима отпила несколько глотков и улыбнулась. Но какой жалкой вышла эта улыбка.

— Ох, тётя Мотя. И машиностроители, и трикотажники, и булочники — все на ногах. И наш завод «Ленкузница» тоже. Вся ячейка, до одного человека.

— А ты-то зачем в такую сырость поднялась? Без тебя не обошлось бы? — укоризненно покачала головой тётя Мотя.

— Не обошлось бы… Ведь я в бюро комсомольском, как же без меня… Решили мы, комсомольцы, предложить старшим работницам, чтоб и они отработали в пользу беспризорных. Пойдёте, тётя Мотя?

— Да пойду уж, конечно.

Тётя Мотя стала быстро одеваться, всё время озабоченно глядя на Симу. А через полчаса они ушли. И вот с этого слякотного мартовского дня и началось то печальное и страшное, что Инка сохранила в своей памяти на всю жизнь.

После субботника Сима слегла и больше уже не вставала. Миновал март, и наступил апрель — первый месяц весны. Но какая это была противная, ни на что не похожая весна! Да холодный ветер, всё время моросило, а небо хмурилось и хмурилось и ни за что не хотело улыбнуться.

Однажды после уроков в зале происходило заседание совета отряда вместе с учкомом. Обсуждали вопрос о подготовке вечера, посвящённого дню рождения Коцюбинского. Рэм тоже присутствовал на этом заседании. Когда совет закончился, он встал, прикрыв глаза рукой, и пошатнулся.

— Что с тобой? — испугались дети.

— Ничего, — пробормотал Рэм, — это пройдёт. Ничего, — повторил он тихо и вдруг снова сел за стол и положил голову на руки.

— Симе очень плохо? — испуганно спросила Инка.

Рэм поднял голову, посмотрел на неё отсутствующими глазами.

— Очень.

Как тяжёлые льдины, падали в душу детей слова:

— Ей осталось недолго… Она просила, чтобы мы похоронили её по-комсомольски, чтоб над ней не гнусавили попы. И чтобы положить на неё красное знамя…

Молча разошлись дети по домам. А вечером к Инке прибежали заплаканные Соня и Липа. Инка поняла — Сима умерла.

На другой день, седьмого апреля её хоронили. Было хмуро и ненастно, и ветер, не апрельский, а какой-то февральский, холодный и назойливый, забирался под пальто, шевелил бумажные цветы на венке, который несли впереди катафалка два комсомольца «Ленкузницы». За гробом, рядом с Симиной мамой, которая всё время останавливалась, шёл прямо и твёрдо, как красноармеец в строю, Рэм. А за ними вся комсомольская ячейка завода, живгазета, пионеры, коммунары. Катафалк ехал пустой, а гроб несли на плечах Коля и три рабфаковца. В гробу лежала Сима в своей синей косоворотке с васильками вокруг ворота, с кимовским значком на груди. Инка не хотела, не могла смотреть на Симу. Она шла между Соней и Липой, опустив голову и спотыкаясь. И вдруг среди тихих и хмурых голосов девочке послышался живой и звонкий голос Симы: