Эдуард Басс - Цирк Умберто

Всего хуже обстояло дело во время войны: мир сузился, и театрам приходилось изворачиваться. Однажды Карасу в последнюю минуту отказала большая балетная труппа. Заменить ее было нечем — театры испытывали затруднение с репертуаром. Но одно агентство усиленно рекламировало «Живые картинки», якобы пользующиеся необычайным успехом. Карас долго колебался, однако, не найдя иного выхода, поборол отвращение и телеграфировал агентству о своем согласии. И вот появились шесть вызывающего вида особ во главе с пожилым развязным господином, одетым с нарочитой элегантностью. Карас взглянул на него, и моторчик памяти, стремительно заработав, мгновенно перенес его на полвека назад. Этот человек был цветным, кожа на его лице посерела, глазные впадины почернели, взгляд потух. Над верхней губой торчали нафабренные усики, во рту поблескивали золотые зубы.

— Паоло! — воскликнул пораженный Карас.

— Yes, — ответил бербериец, принужденно улыбнувшись, и поклонился до полу.

Пожалуй, впервые Карас не нашел для приехавшего к нему артиста ни одного доброго слова. А ведь это был товарищ его детства! Да, был. Тем ужаснее казался он Карасу теперь; контраст между светлым воспоминанием и действительностью был разителен — перед ним стоял не Паоло Ромео, а живая руина.

— Проводите господ в гардеробные! — обратился Карас к секретарю Каубле, чтобы избавить себя от необходимости продолжать разговор. И невольно взглянул на календарь: пятнадцать или шестнадцать дней продлится новая программа?

Незачем беседовать с Паоло, нет нужды расспрашивать его; едва увидев этих девиц, Карас понял, что дело плохо. Как только секретарь вернулся, Вацлав продиктовал ему объявление, запрещавшее артистам и сопровождающим входить в фойе и зрительный зал во время представления. Одну из копий он просил вывесить возле уборной Паоло. На его репетицию Вацлав не пошел, опасаясь домогательств навязчивого франта. Да и репетировали, как сообщил ему потом режиссер, одни музыканты.

— А эти… дамы? — спросил Вацлав.

Режиссер прищурил левый глаз, махнул рукой и осклабился.

Карас со вздохом покачал головой.

Вечером, во время первого отделения, к Карасу прибежал метрдотель Шебеле. Он не хочет скандала, но этот негр, приехавший с «Живыми картинками», просит шепнуть господам в ложах, что если их заинтересуют артистки, то им следует обратиться к господину Ромео.

— Хорошо, пан Шебеле, — кивнул Карас, — господам ни слова, мы этого у себя не потерпим. А с господином Ромео я переговорю.

Карас послал к нему секретаря, и тот напомнил Паоло о вывешенном утром объявлении.

Возмущенный араб разразился проклятиями.

— Господин Ромео, я очень сожалею, но мне поручено передать вам, — твердо заявил секретарь, — что если вы сейчас же не удалитесь из фойе, директор вынужден будет просить полицейского комиссара арестовать вас за сводничество. Свидетель у нас имеется.

Паоло посинел, глаза его сверкнули. Он выкрикнул какое-то ругательство, повернулся и бросился вниз по лестнице.

— Ну как? — спросил Карас после представления.

— Отправился в бар, — доложил секретарь, — напился и стал буянить. Ругал вас, пан директор, на чем свет стоит; кричал, будто вы всему научились у него, и клялся отомстить.

— Как же он меня ругал? — вдруг полюбопытствовал Вашек.

— Забыл, пан директор… Какое-то странное слово, я еще такого не слыхивал…

— Не Даблкау?

— Похоже… Да, да, оно самое…

— Даблкау, — повторил седовласый Вашку, и лицо его озарилось. — Не мудрено, молодой человек, что вы не поняли этого слова. Представьте себе ребячью драку, исход которой решается пятьдесят лет спустя. Завтра вы увидите финал. Пригласите ко мне господина Ромео на одиннадцать часов.

Паоло Ромео явился в канцелярию в двенадцатом часу и низко раскланялся на все стороны.

— Дорогой Паоло, — спокойно обратился к нему Вашек, — я видел вчера твой номер; очень сожалею, но он решительно не годится для театра, носящего имя Умберто. Его нельзя оставить в программе. Однако я не хотел бы нанести тебе ущерб. Вот записка, по которой ты получишь гонорар за все пятнадцать выступлений. Сделай милость, вели своим дамам освободить гардеробную до обеда.

Паоло поклонился, взял записку и не спеша вложил ее в бумажник. В канцелярии было тихо, как перед грозой. Затем Паоло вновь отвесил поклон и направился к двери. Внезапно он остановился, повернулся к секретарю и, сверкнув ненавидящими глазами, выкрикнул: