Владимир Машков - Как я был вундеркиндом

А мне надо было не думать, а быстро решать. Я стал мямлить, нести какую-то чепуху, словно я не Всеволод Соколов, гордость и слава школы, а, например, Ситников.

Девочки, не сводившие с меня восхищённых глаз, в это мгновение решительно и бесповоротно выбросили меня из своих сердец.

А Клавдия Васильевна посадила меня на место и поставила двойку.

Наверное, про всё про это учительница рассказала на собрании. А может, и не рассказывала.

Просто моё воображение отказалось дальше работать. Я уже не мог представить, что говорили в оправдание мои родители, какими глазами глядели на них другие родители и что ещё сказала Клавдия Васильевна. Мои фантазии были прерваны вторжением грубой реальности. Мама с папой вернулись с родительского собрания.

На папу было больно смотреть. Таким подавленным я никогда его не видел. Ну, может, лишь в те дни, когда проигрывала его любимая команда.

Против ожидания, мама была спокойна. Она лишь бросила на меня гневный взгляд, от которого я весь сжался:

– Разговор отложим на завтра, а сейчас иди спать.

В постели я долго ворочался. Ничего не поделаешь – за свободу надо платить дорогой ценой.

Ну теперь маму с папой калачом не заманишь на родительское собрание. Теперь в нашей семье будет так, как в некоторых семьях. Там поступают двояко. Или никто из родителей не идёт на собрание, хотя кто-то из них идти должен, потому что собрание называется родительским. Или родители вместо себя посылают бабушку, дедушку, а то и хуже того – старшего брата, старшую сестру ученика, хотя они никакого права не имеют приходить на собрание, которое называется родительским.

Я открыл дверь, и у меня испуганно забилось сердце. В доме было ужасно тихо. Ни в одной из комнат не горел свет, хотя за окном сгущались сумерки. Может, родители куда-нибудь ушли?

На цыпочках я пробрался по коридору, заглянул в большую комнату, и у меня ещё сильнее застучало сердце.

В комнате были мама с папой и бабушка с дедушкой. В сумерках не очень-то разберёшь, но я увидел, что сидели они, поникнув головами, явно чем-то опечаленные.

– Что случилось? – громко спросил я. – Почему вы не включаете свет?

Мама с папой и бабушка с дедушкой вздрогнули, зашевелились, но не сказали ни слова. Наконец дедушка подал голос:

– А и правда, Сева, зажги свет.

Я щёлкнул кнопкой выключателя. От яркого света мама и бабушка зажмурились, папа прикрыл ладонью глаза, а дедушка расплылся в улыбке и радостно потёр рукой лысину. Дедушка любил, когда светло.

Но если они все дома, то выходит, что с ними ничего не случилось. Ну, а всё-таки, что произошло?

– Итак, у тебя нет никаких талантов?! – то ли спросила, то ли сообщила мама.

– Ну, отец, не ждал я от тебя такого финта, – папа страдальчески сморщился, как будто пропустил левый прямой в челюсть. – Знаешь, как это называется? Удар ниже пояса.

– Столько потрачено сил и денег, – бабушка всплеснула руками. – И всё насмарку.

Фу, гора с плеч. Значит, все живы-здоровы… Теперь всё понятно. Мои учителя сообщили моим родным, что я никакой не вундеркинд, а самый обыкновенный третьеклассник, каких хоть пруд пруди или набирай класс за классом.

Я достаточно хорошо знал моих учителей и потому мог представить, как всё произошло.

Валентина Михайловна, которая разрывалась между учениками и больной Юлей, вероятней всего, позвонила и сказала:

– У Севы очень средние данные. Я пыталась развить его слух, есть сдвиги, но весьма скромные. Сева перегружен занятиями, поэтому освобождение от музыки пойдёт ему лишь на пользу.

Лев Семёнович договорился с моей помощью о дне и часе, когда его сможет принять бабушка. В назначенное время он явился – строгий чёрный костюм, галстук-бабочка трепещет под кадыком, бледное, оттого и более торжественное лицо.

– Как ни грустно сознавать, – произнёс, вполне вероятно, Лев Семёнович, – но на старости лет я потерпел фиаско. В одну реку нельзя войти дважды, как справедливо утверждали древние. Дар педагога, учителя – дар бесценный, и не каждому дано им владеть, поэтому позвольте мне откланяться.

Лев Семёнович шаркнул ножкой, а рукой сделал такое движение, как будто галантно помахал широкополой шляпой с перьями.

Бабушка долго и мучительно соображала, в чём смысл слов старого дипломата, а потом робко призналась:

– Лев Семёнович, дорогой, я ничего не понимаю… Объясните по-человечески…

Я представляю, как расстроился учитель. Ему казалось, что он выразился изящно, а теперь приходилось обыкновенными словами растолковывать то, что и так всем ясно.