Станислав Никоненко - Догоняйте, догоняйте!..

Неутомимая Ольга Георгиевна, овладевшая многими профессиями, сейчас выступала в роли пианиста-аккомпаниатора. Четыре тоненькие, изящные девчушки исполняли на сцене индийский танец. Их движения были, возможно, не столь плавными и четкими, как это требовалось, но усердие, увлеченность и чувство ритма сглаживали некоторую угловатость.

В одной из девочек Наташа узнала Катю Бережкову — ту самую, ради которой Ветка плавал за лилиями.

Когда кончился танец, девочки застыли, опустившись на пол, и образовали как бы закрывшийся бутон цветка. Наташа непроизвольно зааплодировала.

Ольга Георгиевна строго посмотрела в ее сторону, то же самое сделали и юные артисты, сидевшие в первых рядах.

— Посторонних прошу покинуть зал, — заявила Ольга Георгиевна, вставая со стула и пытаясь разглядеть, кто там посмел нарушить таинство репетиции.

— Извините, пожалуйста, я заглянула случайно.

Наташа уже хотела уйти, но Ольга Георгиевна, узнав ее, милостиво разрешила остаться:

— Это вы, Наташа? Ладно уж, сидите. Мы скоро заканчиваем.

Ольга Георгиевна два раза хлопнула в ладоши, призывая к тишине артистов, сидевших в зале, и пригласила на сцену участников следующего номера.

«Индианки» скрылись в глубине сцены и затем, переодевшись, возвратились в зал как зрители. Раньше всех прибежала Катя и бросилась к Неле, которая уже исполнила свой номер. Катя еще не совсем вышла из роли и продолжала плавно, будто птица крыльями, взмахивать руками.

…Когда Катя смотрела на свои руки, ей становилось их жалко: такие они были тоненькие.

— Кать, а Кать, что у тебя было по физкультуре? — любила спрашивать Маринка, пожалуй, самая упитанная девочка в лагере. — , двойка? Тебе бы гимнастикой заняться… мускулы нарастить… как у меня.

Сама Маринка бралась и за гимнастику, и за бадминтон, и за легкую атлетику, а зимой — за лыжи. И Катя знала, что она мечтает похудеть и завидует ей.

Маринка сгибала руку, однако никаких признаков мускулатуры Катя не замечала, просто пухлые, почти одинаковые от кисти до плеча руки, мягкие, как ливерная колбаса. Что хорошего? И все же Маринка настаивала, что мальчикам больше нравятся полные девочки. Маринка не уставала это утверждать до тех пор, пока Ветка не принес лилии Кате. Тогда она замолчала.

Но ненадолго. Теперь она хвастала, что больше всех в классе получала записок от мальчиков. Она даже показывала некоторые записки. Но ей не очень-то верили. Однажды Катя так и сказала:

— По-моему, ты их сама сочиняешь.

Маринка покраснела и чуть ли не в драку полезла. Потом три дня с Катей не разговаривала. Кате даже стыдно стало: может, и правда Маринка пользуется таким бешеным успехом?

Катю вообще-то одноклассники совсем не интересовали. Мальчишки были нудные. Девчонок дергали за косички. А вот здесь, в лагере, на нее произвел впечатление Ветка.

Был он почти самый высокий из ребят. И смелый. Правда, он не отваживался при всех подойти к Кате запросто, пошутить, как, например, Борька Мамалыкин. Но зато ребята его боялись. Он дерзко вел себя даже с вожатым. И все же его избрали звеньевым. Звено его считалось лучшим в отряде. Во всяком случае отличалось и в спорте, и в военной игре. Хотя порой Ветку и упрекали в нарушении дисциплины.

Едва Катя переоделась и спустилась в зал, Неля ей шепнула заговорщически:

— Поговорим с Наташей?

Два дня назад, когда девочки были на волейбольной площадке, Андрюшка Пастушков подошел к ним и спросил:

— Кто здесь из стенгазеты?

Там была-то из стенгазеты одна Неля, а он вроде не знал. Маринка тогда еще фыркнула:

— Ты что же, ученым считаешься, а таких простых вещей не знаешь! Неля у нас в стенгазете главная.

Андрюшка почесал затылок и сказал:

— Обо всем знать невозможно. — А потом добавил: — Нельзя объять необъятное.

— Это ты про кого? — сердито запыхтела Маринка.

— Так, — сказал Теоретик, — констатирую. — Потом он сделал на пятке оборот вокруг оси и протянул Неле сложенный листок бумаги: — Держи заметку в твою стенгазетку. — И убежал, махая рукой: — Некогда, дела!

Неля сунула заметку в карман шортиков. Прочту, мол, позже. Но позже, прочитав, она решила заметку никому не показывать. Вот что оказалось написанным на листке бумаги, который так небрежно сунул ей Пастушков: