Галина Карпенко - Тимошкина марсельеза

Он стоял на платформе, сняв бескозырку.

Ночь Тимошка спал плохо. Просыпался, ворочался. Ему снился бронепоезд.

Распалённый от быстрого бега, бронепоезд остановился перед разобранным полотном и вдруг стал подниматься: выше, выше, потом полетел над землёй, как большая тяжёлая птица.

Тимошка летел на нём. Ему было не страшно. Он даже приговаривал: «Алле! Алле!» — и бронепоезд послушно обходил стороной облака, которые заслоняли ему путь.

На рассвете, проснувшись от петушиного крика, Тимошка с досадой понял, что никуда он не летит, а лежит на лавке под окном. Петух продолжал горланить, за окошком шёл мелкий, как через сито, дождик. Тесная сторожка в это утро показалась Тимошке ещё теснее.

«Чего мне здесь сидеть — сторожить козу?! Уйду на разъезд. Там, может, повезёт», — решил Тимошка.

— Вот и хорошо! — сказала стрелочница, увидев его одетого и обутого. — Не хотела я тебя в такую рань будить. А уж если встал, подсоби мне — сбегай за кипятком. Я постирать надумала.

Тимошка растерялся.

«Принесу в последний раз, пусть стирает», — подумал он и, подхватив вёдра, помчался на станцию.

Перепрыгнув через грязную лужу, Тимошка подбежал к будке, на которой было написано: «Кипяток».

Около крана с большим жестяным чайником стояла девочка.

— Ошпаришься, глупая! Отойди подальше! — закричал на девочку красноармеец и повернул кран, из которого вместе с паром вырывалась горячая вода.

Нацедив кипятку, девочка обернулась и подняла голову.

Тимошка обомлел: на него смотрела Фрося.

— Дай я понесу, — наконец выговорил Тимошка и взял из Фросиных рук чайник.

Длинь! Длинь! — стукалась о чайник крышка, привязанная за верёвочку.

— Ты… ты не расплескай, — сказала Фрося. Она плакала, не вытирая слёз.

Мимо них к кипятильнику бежали озабоченные, невыспавшиеся в теплушках пассажиры.

Кто-то их выругал:

— Встали тут, разинули рты!

А они смотрели друг на друга и ничего не слышали.

Питерский поезд стоял на первом пути. Вагон, в котором ехала Фрося, был необыкновенный: от крыши до колёс он был разрисован яркими красками. И чего только тут не нарисовано: пузатый буржуй, поп, серп и молот, солнце с лучами, похожими на закрученные пружины, расколотая корона, летящий вверх тормашками царь, рабочий, рвущий цепи, и земной шар, обвитый кумачом.

Вслед за Фросей Тимошка поднялся по ступенькам. Внутри расписного вагона было сумрачно и тихо.

— Не бойся, ставь сюда, — сказала Фрося.

И Тимошка поставил чайник с кипятком на перевёрнутый вверх дном ящик.

— Это ты, Фрося? — раздался голос до того знакомый, что Тимошка зажмурился.

Занавеска рядом с ящиком колыхнулась. На лавке сидел Александр Иванович.

Тимошка даже отступил — так это было неожиданно. Боясь, что клоун Шура исчезнет, Тимошка стоял не шевелясь. Но Александр Иванович не исчез. Шаркая по полу, он нашёл свои глубокие ботики.

— Тимми! Боже мой! — сказал он, поднимаясь.

Тимошка уже был не в силах всего этого перенести. Он встал на руки и пошёл колесом…

— Тимми! Тимми! — повторял Александр Иванович.

Клоун Шура! Вот он!.. В телогрейке с прожжённым рукавом, в шапке-ушанке стоит рядом. И Фроська — тоже наяву — машет на него руками, кричит:

— Перестань, с ума сошёл!.. Перестань кувыркаться! Слышишь?..

— Слышу! Слышу! — орёт Тимошка и опять встаёт вверх ногами.

Разве можно сразу рассказать, что с каждым произошло? Они сидят втроём вокруг ящика, который служит им столом.

— Потом, всё потом, — говорит клоун Шура. — А сейчас мы устроим чай.

Нет, это не сон. Тимошка обжигается, хлебнув из жестяной кружки.

— Ага! — смеётся Фроська. — Припёк язык!

— Я немного прихварываю, Тимми, — говорит Александр Иванович.

Он обвязывает шею давно не стиранным шарфом.

— Но это пройдёт, это должно обязательно пройти, а то как же работать номер? — Клоун Шура заваривает себе полоскание. — Сейчас полечимся.

— Какой номер? — не понимает Тимошка.

В хмуром небе из-за туч выбирается солнце. В вагоне тоже светлеет.

Тимошка разглядывает знакомые ему вещи: рыжий парик, пёстрый балахон, колпак с бубенчиками. Даже зеркало, большое овальное зеркало висит на стене против окна.