Галина Карпенко - Тимошкина марсельеза

пел, приплясывая, Тимошка, подыгрывая себе на гармошке.

Довольные зрители хлопали в ладоши.

— Ну и парень! И кто тебя этому выучил? — спрашивали его.

Песни слушают, а с собой не берут!

— Мы на фронт! Там, брат, не кувыркаются.

Однажды, осмелев, Тимошка забрался в вагон и притаился. Может, не заметят? Но его заметили.

— Ты пойми, дурной! Кому ты там нужен? — убеждал Тимошку красноармеец, который его ссаживал.

А когда Тимошка хотел его разжалобить: «Я сирота!» — красноармеец так его шуганул, что Тимошка побежал, не оглядываясь.

— Подойдёшь ещё раз, уши оборву! — пригрозил ему вслед красноармеец.

«Не все сердитые — уеду», — надеялся Тимошка.

— Сухарей-то в дорогу тебе сушить? — спрашивала стрелочница. Спрашивала будто шутя, а у самой неспокойно было на душе. Привыкла она к мальчишке.

— Балуешь ты его зря, ни к чему, — говорил ей стрелочник. — Вот увидишь, он у нас не задержится. Поправится, силёнок наберёт — и дёру! Надо понимать: жил парень в городе, циркач, что ему у нас?

Стрелочница не верила.

— Кто у тебя там в Питере? — спрашивала она Тимошку. — Какая родня?

— В цирке — клоун Александр Иванович, Репкин — матрос, — отвечал Тимошка.

— Ну вот и хорошо. Кончится война, мы тогда тебя проводим, — обещала стрелочница.

Про Фроську Тимофей молчал. Но именно о ней думал Тимошка, собираясь воевать. Вернётся он с войны, подойдёт к дому, где живут Тарасовы. Фроська увидит его первая. Побежит навстречу, обрадуется. Спросит:

«Откуда пришёл?»

А он снимет с плеча ружьё и стрельнёт вверх. Фроська не испугается, будет просить:

«Стрельни ещё разок!»

«Не полагается, — ответит Тимошка. — Патроны надо жалеть».

Во дворе соберутся соседи, из дома выйдут Василий Васильевич, Пелагея Егоровна. А он всем поклонится — и уйдёт.

Будет Фроська плакать или нет?

Будет. Тимошке хотелось, чтобы она о нём заплакала. Горько, навзрыд, как плакала жена над убитым телеграфистом.

Тоскуя, Тимошка прикладывает к губам гармошку.

— Поиграй, поиграй! — говорит стрелочник. — А то сидишь как сыч.

поёт Тимошка. Эту песню он тоже недавно выучил.

— Что ни песня, то про войну, — вздыхает стрелочница. — И когда она только кончится!

Ещё не светало.

Обоз подъехал к железнодорожному полотну.

Спрыгнув с телеги, Репкин отправился на станцию. Фрося спала и не слыхала, как шла погрузка.

Красноармейцы таскали тяжёлые мешки с зерном, подбадривая друг друга:

— Давай, давай! На путях не спотыкайся!

— Ведь вот, товарищи, как нам повезло! — радовался Репкин. — На путях стоит наш! Питерский! И знакомого там встретил!

Разбудив Фросю, Репкин повёл её на платформу. Они остановились у единственного во всём поезде пассажирского вагона, на площадке которого стоял старичок в телогрейке и пёстрых штанах.

— Вот и мы, Александр Иванович, — сказал ему Репкин. — И вот мой пассажир.

— Я уже волнуюсь: ну-ка, тронемся… — Старичок протянул Фросе руку. — Здравствуй, маленькая!..

Фрося спросонок озябла. Прижимая к груди свой узелок, она смотрела на Репкина:

— А вы, дяденька?

— Я остаюсь, — сказал Репкин. Он присел перед Фросей на корточки. — Прощай, дочка.

На лбу у Репкина блестел пот, на щеке — дёготь. Он тоже таскал мешки.

— Передавай там привет, кланяйся! — Репкин потной рукой поправил Фросе косыночку.

— Дяденька… — Фрося хотела сказать «прощайте», но замолчала, чтобы не заплакать.

— Ничего, ничего, может, ещё свидимся! — сказал Репкин. Он поднял Фросю на руки и поставил её на площадку вагона. — Надеюсь на вас, Александр Иванович!

— Доставлю в полной сохранности. Вы себя берегите, а мы доедем, — отвечал Репкину старичок. Он ласково поглядел на Фросю. И вдруг взмахнул руками: — Ку-ка-ре-ку! Плакать-то зачем? Маленькая!

У Фроси по щекам дорожка от слёз.

Репкин стоял у вагона, держась за поручни. Они со старичком разговаривали, но Фрося не могла понять о чём. Только Репкин был весёлый и даже смеялся.

— Ну и молодчина вы, Александр Иванович! Не ожидал встретить.

— Когда же в Питер? — спросил его старичок.

— Вот этого сказать не могу!

Поезд тронулся. Репкин пошёл рядом с вагоном.

— Желаю здоровья, Александр Иванович! Прощай, питерская!

Поезд пошёл быстрее, и Репкин за ним уже не успевал. Старичок обнял Фросю, и они вместе махали Репкину.