Лазарь Карелин - На тихой улице

— Да, можно… если только не поздно… — помолчав, сказал Алексей.

Он произнес эти слова очень тихо, но они прозвучали в разом наступившей в учительской тишине громко и отчетливо для всех, кто здесь был.

В это время в кабинете районного прокурора Гурьевой между нею и следователем Беляевым заканчивался один из тех разговоров, после которого прокурору надлежит принять очень важное для себя решение.

Можно было подумать, что Беляев услышал фразу, произнесенную Кузнецовым в школе, и, услышав, повторил ее Гурьевой:

— Если только не поздно…

Сказав это, Беляев положил на стол перед прокурором узенькую красную ленточку.

— И все же… — Гурьева наклонилась к столу и осторожно дотронулась рукой до ленточки. — И все же… — Она долго молча рассматривала ленточку, будто надеясь отыскать на этой красной полоске шелка что-то такое, что могло бы прийти ей сейчас на помощь. — Я убеждена, что арестовывать Николая Быстрова и Володю Мельникова до тех пор, пока не будет проверен каждый факт, каждая самая ничтожная улика, нельзя. Ни в коем случае! Об их виновности еще рано говорить и, уж если быть честным, просто тяжко говорить.

— Понимаю вас, Вера Сергеевна, — кивнул головой Беляев. — Тяжкая история… — Он подобрался и уже с официальной суховатостью продолжал: — Итак, дело о квартирных кражах в доме номер шесть проясняется…

Беляев собирался было употребить более определенное слово: «выяснилось», но сомнения прокурора передались и ему.

Отправляясь на доклад к Гурьевой, Константин Юрьевич с особенной тщательностью подобрал все факты, все доказательства по расследованному делу, наперед зная, что Гурьева будет «цепляться» к малейшей неточности. Беляев работал с Верой Сергеевной десять лет и хорошо изучил ее. Опытный следователь, он считал, что у Гурьевой, прокурора отличной зоркости, есть все же свои слабости, с которыми хочешь не хочешь надо считаться. Одна из этих слабостей проявлялась в том, как вела Гурьева дела, где хоть в малой мере были замешаны подростки. Такие дела Гурьева прослеживала с исключительным вниманием, не жалея труда и времени на выяснение самой, казалось, пустяковой подробности.

— Это в вас не прокурор, а мать говорит! — досадуя порой на придирки Гурьевой, ворчал Беляев.

— Не знаю, не знаю, что там такое во мне говорит, — сухо возражала Вера Сергеевна, — а только доказательства ваши меня не убеждают.

Докладывая Гурьевой подробности дела о квартирных кражах в доме номер шесть, Беляев снова столкнулся с ее возражениями, хотя для него лично все как будто было ясно.

Но вот, поговорив с Гурьевой, Константин Юрьевич усомнился кое в чем и сам.

«Да, — думал он, — возражения ее резонны. Как велика вина ребят? Можно ли их арестовывать, не рискуя совершить ошибку? Все это при общей ясности дела еще не совсем ясно. Между тем шутка ли — арест, камера, когда тебе каких-нибудь четырнадцать лет…»

Гурьева, угадав по взгляду следователя, что ее доводы убедили его, снова заговорила о своих сомнениях:

— Да, да, Константин Юрьевич, нужны еще факты, еще доказательства. Если бы речь шла просто о квартирных кражах, то нам за глаза хватило бы собранных вами доказательств. Но речь идет о преступлении, в котором замешаны подростки. Это уже не кража десятка костюмов. Это покушение на две юные человеческие жизни. Виноваты? Насколько? Вот что хочу я знать, Константин Юрьевич, вот почему медлю с последним шагом.

— Хорошо, — сказал Беляев. — Полагаю, что еще сегодня мы будем располагать самым убедительным доказательством…

Беляев встал — он сидел в кресле напротив Гурьевой — и не спеша направился к дверям.

Симагин стоял во дворе своего дома. Нервно переминаясь с ноги на ногу, он смотрел вверх, на одно из выходивших во двор окон. Вдруг, отбросив в сторону изжеванную папироску, он заложил в рот два пальца и пронзительно, коротко свистнул.

Этот свист донесся до комнаты Быстровых. В комнате были Коля и его мать. Услышав свист, мальчик испуганно вздрогнул.

— Что с тобой, Коля? — тревожно спросила его Лидия Андреевна. Они сидели друг против друга — мать на стуле, сын на диване. — Что с тобой?

Коля не ответил. Он напряженно вслушивался, не повторится ли так испугавший его отрывистый, пронзительный свист.

Мать горестно поглядела на сына.

— Ты должен понять меня и Дмитрия Алексеевича, — с трудом подбирая слова, сказала она. — Ты не маленький, ты должен понять…