Альберт Иванов - Деревянный хлеб

— Вот тебе и хлеб… — хмыкнул Санька. — Яйца выколачивает.

В низинке, за магазином, поблескивала местная речка, от нее веяло прохладой и ленью.

— Пошли… искупаемся? — предложил Юрка и повел велосипед за руль мимо сапожника.

— А я тебя знаю, — прошамкал Три Поросенка, в губах он сжимал гвоздики.

— Нет, не знаете, — испуганно сказал Юрка. — Не знаете. И я вас не знаю.

— Не тебя, — сапожник показал молотком на Саньку, — его знаю. А тебя где-то видел, — уточнил он.

— Не видели, — упорствовал Юрка.

А Санька, как конспиратор, тоже глупо и растерянно забубнил:

— И меня не знаете, я вас не знаю.

Сапожник чуть не поперхнулся гвоздиками, вынул их из губ и изумленно спросил:

— А разве ты это не ты?! Разве не в нашем коридоре живешь?!

— Ах, это вы? — деланно удивился Санька. — А я-то гляжу, на кого похож! — повернулся он к Юрке.

— Не узнал, — удивился и Три Поросенка. — Богатым буду.

— Будете, — покосился Санька на куриные яйца.

Сапожник подмигнул, кинул в рот гвоздики, небрежно, как семечки, и вытолкнул языком шляпки наружу.

— А вы чего сюда?.. — прошамкал он.

— Мы рыбу ловить приехали, — быстро ответил Санька.

— А удочки у вас где?

— В кармане, — нашелся Юрка. — Донки!

И, дернув друга за руку, заспешил к речке.

Очередь безучастно посмотрела им вслед.

Речка оказалась небольшой, вся в кувшинках и зарослях. Стайка красноперок, шевеля яркими лепестками плавников, чутко отошла от берега. Повсюду из воды торчали колья: затон был вкривь и вкось перегорожен бесчисленными вентерями.

Проплыл на лодке мужчина, вентерь горбился у его ног сетчатыми кругами ивовых прутьев, сетка высыхала пятнами, под кормой устало елозил пузом по днищу черный слизистый сом.

— Сомяра! — уважительно заметил Юрка.

Прошел по другому берегу парень с ружьишком, на поясе у него болтались кряквы и чирки.

— Че, охотничий сезон по радио объявили? — хохотнул мужчина в лодке.

— Не-а, — усмехнулся парень. — Так то ж вороны, не видишь?

— Вижу, — уплывая, откликнулся мужчина и развел руками: — Вот с такими шеяками!

Санька и Юрка осторожно искупнулись у берега. Попробуй поныряй — враз в вентерях запутаешься.

Где-то хлопали выстрелы… Скользили мимо плоскодонки и выдолбленные из толстенных бревен лодки-долбленки с сетями на днище.

Четверо мужиков, в трусах и фуражках, с черными от загара лицами, шеями и кистями рук, вытягивали из затона приволочку — бредень метров этак в пятьдесят длиной. Щуплый парнишка метался по отмели и, вздымая буруны, загонял рыбу. Одноногий дядька тяжело скакал на костыле по песку и колотил длинной палкой по прибрежным зарослям куги.

— Эй, пацаны! — натужно взголосил он. — Загоняй! Че глазеете?

Санька и Юрка, позабыв обо всем на свете, бросились помогать. Река заходила ходуном. Заколотили палки по тростнику. Будто смерч пронесся — зелеными вениками поникли сломанные стебли. И вот мужики, тянущие бредень вплавь, почувствовали под ногами дно и начали сводить крылья.

На отмель, взмучивая песок, тяжело выползала мотня бредня, в ней ошалело метались круглые золотые караси и черно-зеленые короткие щуки. Мужики с лихим криком вытащили бредень на берег.

Щуплый паренек и дядька на костыле складывали рыбу в большущую корзину, а мужики закурили, достав кисеты и бумагу из-под сухих фуражек.

— Держи, — одноногий дядька кинул Юрке и Саньке пяток карасей. Подумал и добавил несколько щучат.

— Жирно больно, — зыркнул паренек.

Мужики взвалили приволочку на плечи и цепочкой направились вниз по берегу. Паренек навьючился их одеждой, связанной в узлы, и побрел следом. А одноногий дядька зашкондылял с корзиной. И не заметил, как из нее выпрыгнул толстый карась. Санька поднял его, карась был тяжелый, он вздрагивал в руке и безголосо разевал рот. Санька взглянул на Юрку, догнал одноногого и бросил карася в корзину.

Они нанизали свою рыбу на гибкий ивовый прут с рогатулькой внизу.

— Килограмм, — заявил Юрка.

— Десять.

— Все равно повезло. Уху будем есть. Мои ахнут!

Солнце стояло уже высоко, отсюда город казался игрушечно близким: прямо над пригорком, скрадывающим дальние холмы, торчали — уже на том берегу — купола церквей и куцая колокольня Алексеевского монастыря.

И тут, казалось, отовсюду раздались вопли и вой, звон и грохот. Плотная туча черных дроздов с громким шелестом ливня просвистела чуть ли не над самыми макушками ребят. Дрозды облепили вишню в ближнем саду, из дома выскочила старуха с тазом и колотушкой. Она тонко заверещала, как раненый заяц, и гулко забарабанила. Дрозды разом взмыли и ринулись в соседний сад, почти что оголив дерево от густо сверкавших ранее красных точек.