Альберт Иванов - Деревянный хлеб

Три Поросенка не повернул к ЛТ, он поехал к мосту.

— Ясненько, — сказал Юрка. — Видать, с вечера у нее отоварился, а теперь по деревням — торговать. Ты не устал?

— Устал. А что?

— Я просто… — беззаботно заметил Юрка. — Хотел с тобой поменяться. Ты же на подушке сидишь, а я на раме. Все на свете себе отбил. И в голове сотрясенье, не веришь?

— Верю. У тебя в голове ужа давно сотрясенье.

— Ну да! С самого первого поворота, — наивно сказал Юрка.

— Ну нет! С самого первого дня рождения.

— Садись на раму, садись. Я тебя сейчас так прокачу, завоешь!

Санька охотно поменялся местами. Ему только того и надо было. Вот если б одному погонять!.. А так уж лучше сидеть на раме и в ус не дуть.

Юрка со злости дал такую скорость, что почти догнал сапожника. И в городе, и на мосту следовать за ним было совершенно безопасно; люди кругом, движение, но на другом берегу тот погнал через поле по чуть приметной тропинке, и они решили выждать. Только когда разрыв увеличился метров на двести, они тронулись в путь. Саньке приходилось часто слезать, потому что попадались песчаные места и велосипед с двумя седоками начинал буксовать.

В конце концов он пошел пешком, тропинка превратилась в забытую дорогу с коварными колеями, засыпанными пылью.

— Не отставай, — оборачивался Юрка, ловко лавируя по дороге от колеи к колее. — Упустим.

Повезло ему — катается, а ты пыхти пешком по жаре.

Пыльные ловушки кончились, и Санька снова занял место на раме.

Три Поросенка пропал где-то вдали.

— Из-за тебя проворонили! — сокрушался Юрка.

— А ты сильнее педали можешь крутить? — посоветовал Санька. — Как я, сто оборотов в секунду!

Юрка ничего не ответил, он вовсю заработал ногами.

Город позади стал маленьким, холмы под ним будто осели. Издали он выглядел совершенно целым. Санька видел, как на белой колокольне монастыря пронзительно вспыхивает солнечный зайчик от бинокля Коршуна.

Юрка остановился. Здесь поле понижалось, дорожка раздваивалась, словно разорванная пополам на две узкие тропинки, ведущие к двум недалеким деревенькам. Домики скучились вокруг церквушек.

— Упустили, — горестно выдохнул Юрка.

Он соскочил с велосипеда, пробежался по одной тропинке, глядя под ноги. Вернулся по другой… Опустился на четвереньки и так пробежался опять, точно собака приникнув носом к земле.

— Нашел! — внезапно завопил он так громко, что над церквушками обеих деревень взвились суматошные галки. А может, они взвились сами по себе.

Санька присел на корточки рядом с Юркой — на песчаной плешинке, величиной с ладонь, четко отпечатался узорный след велосипеда сапожника.

— А ты говорил! Я как Натти Бумпо! — ликовал Юрка. — Вон туда он уехал, туда!

И друзья снова помчались — к той деревне, что справа.

Дома отступили от церквушки, она стояла на кладбище, среди очень густых деревьев. Саньке всегда было неприятно глядеть на деревья кладбищ. Они там обычно большие, в узлах, как в бородавках, редко встретишь дупло или сухие ветви; все деревья какие-то хищные, жирные, с мясистыми влажными листьями, даже в засуху. А ведь кладбища, слышал Санька от бабушки, располагают в высоких сухих местах.

У домов дорожка снова раздвоилась на тропки, словно притянутые двумя улочками деревни. Юрка снова пробежался на четвереньках, опустив нос к земле.

— Нашел! — опять завопил он. И опять помчались.

— Что — нашел? — с интересом спросил лохматый дед из-за плетня.

Юрка затормозил. Они увидели сапожника. Три Поросенка расположился совсем недалеко от них, на ступеньках магазина; он сжимал коленями стальную лапу и колотил молотком по каблуку башмака. На траве сидела очередь: с ботинками, туфлями, сапогами.

— Что — нашел-то? — нетерпеливо повторил дед.

— Ничего, — вздрогнул Юрка. — Эту… ну… пуговицу.

— А орешь, — осудил дед. — Глотка твоя воробьиная!

Через много лет, почему-то вспомнив этого деда, Санька подумал: почему тот сказал «воробьиная», а не «петушиная» или какая-нибудь «орлиная»? Видно, он знал, о чем говорил: не о громогласности Юркиного крика, а о его пустозвонстве. Отыщет воробей на дороге зернышко и так расчирикается, бросаясь с налету, будто нашел целый мешок пшеницы.

Три Поросенка осмотрел башмак, как бы придираясь к своей работе, и отдал человеку из очереди. Человек бережно положил на ступеньку три куриных яйца.

— Следующий! — выкрикнул сапожник. — Поторопись, у кого куры завелись!