Василий Голышкин - Лёшка

Отпустили кнопку, и лампочка погасла. Стали ждать. Вдруг снова, без нашего участия, вспыхнула лампочка. Нас рассматривали. Потом голос за калиткой тревожно продребезжал:

— Кто будете?

— Открой, Николаич, — сказала Вера Сергеевна, — по делу…

Калитка тут же распахнулась, и молнии услужливо озарили лысоватую, похожую на глобус в черных кляксах материков голову и тощую фигуру старика Хомутова.

Тощая фигура угодливо кланялась и еще угодливей бормотала:

— Гостя принять — грех с души снять… Двух принять — два греха снять…

И хотя, говоря это, он имел в виду всех, его гостеприимные поклоны доставались только одной из нас — Валентине Михайловне, а скорее, как я думаю, ее официальному мундиру.

«Трех… четырех…» — тянул он, считая гостей. Но в его тоне не было прежней, хоть и угодливой, безмятежности. Испуг перекрасил его голос на свой лад.

— Будет грехи замаливать!.. — проворчала Вера Сергеевна. — Веди в дом…

Мы пошли, утопая по щиколотку в грязи и чертыхаясь, потому что то и дело спотыкались о бочки всех калибров. Двор сплошь был уставлен ими, до краев наполненными водой. Я вспомнил слышанное: старик Хомутов в изобилии улавливает дождевую воду, чтобы поливать огород. Про огород тоже ходили легенды, не лишенные основания. Старик Хомутов выгонял на нем раннюю и позднюю овощь и во весь сезон бодрствования природы — цветы. Но никто никогда не видел старика Хомутова торгующим. Все, что росло, цвело и плодоносило у него на огороде, он продавал оптом скупщикам, которые приезжали к нему в Ведовск невесть откуда.

Ввалились на террасу, подняв такую тучу пыли, что все мы как по команде дружно, хором зачихали. Немытые окна террасы были до того черны, что казалось, их нарочно коптили в предвидении солнечного затмения. Во всяком случае, блеск молний они пропускали с трудом.

Открыли дверь и вошли, судя по запаху горелого лука и прокисших щей, на кухню. Попросили зажечь свет.

Старик Хомутов засуетился, натыкаясь на нас, как слепой котенок, и задул лампу.

— При лампе живешь? — строго удивилась Вера Сергеевна. — Это почему же?

Старик Хомутов виновато развел руками:

— Из сети выключен… За неуплату…

— Обеднял! — съязвила Вера Сергеевна. — С сумой по миру пошел… В потемках, как крот, живет… Денег на свет не стало… А говорят, ты их на огороде-то лопатой гребешь!.. Ай напраслину взводят?

Кажется, она наступила ему на хвост.

— Лишних никогда не водилось! — озлился вдруг старик Хомутов. — Наше богатство известное, в одном кармане вошь на аркане…

Он не договорил.

— О паразитах потом, — перебила Валентина Михайловна. — Мы к вам с обыском, гражданин Хомутов. Вот ордер…

Старика Хомутова как оглушили. Потом, когда следствие по его делу закончилось, он признался, что принял нас за «санитарную комиссию». Тем более что эта самая уличная комиссия не без оснований грозила старику Хомутову визитом. Бочки с водой «зацветали» и воняли на всю улицу. Поэтому он и опешил, узнав, что мы не комиссия, а обыск.

— Сами покажете или самим искать прикажете? — в рифму спросила Валентина Михайловна.

— Да чаво искать? — заголосил вдруг старик Хомутов. — Откуда ему быть у меня, злату тоему? Налетела, как саранча, дочь тая, гомонит, раскулачивайся, вынь да положь, не то в милицию…

Я уже подметил, еще с первых встреч: волнуясь, старик Хомутов так и сыпал словечками прадедовских времен. Но не это всех нас тогда поразило. А то, что он вдруг ни к селу, ни к городу, как нам тогда показалось, заговорил о каком-то злате. Может быть, старик Хомутов тронулся в уме? С испуга чего не бывает… А может, не тронулся, может, просто зубы нам заговаривает, решив по наивности этим нехитрым маневром сбить следствие с толку. Так ли, нет ли, но старику Хомутову пора было дать понять, зачем мы здесь. И Валентина Михайловна сказала:

— Вы, гражданин Хомутов, зубы нам не…

— Минутку, — прервал ее вдруг журналист Федин и к Хомутову: — Вы сказали, ваша дочь? Имя, местожительство, если не секрет?

Странно, но эти вопросы вдруг заставили старика Хомутова просиять и заговорить вполне современным языком:

— А, дочь… да… пьянчужка тут одна… Я их всех, пьянчужек этих, дочками кличу. Делюсь, когда при пенсии, грошиком. Божьи души, как не поделиться? А тут одной — ей, видишь ли, грошика мало — вынь да положь золото. А его у меня, что волос у лысого. Ну я ей, дочке… пьянчужке этой…

Он еще разглагольствовал, но журналист уже не слушал.

— Пожалуйста, Валентина Михайловна, — сказал он, — продолжайте…