Василий Голышкин - Лёшка

Я, не оборачиваясь, огрызнулся:

— В списках не значится!..

— Ах, не значится… — пропел голос. — А ему телеграмма!..

Я круто, как волчок, обернулся и выхватил из рук вахтерши синий бланк.

«Встречай восемнадцать пятнадцать первый вагон».

И сразу два вопроса: почему без подписи и почему на завод? Без подписи для конспирации, это ясно. А почему не по домашнему адресу? На это ответа не было.

Мы кончали в семнадцать. В семнадцать часов пятнадцать минут, ровно за час до указанного в телеграмме времени, я был уже на вокзале и встречал Катю. Катю, а кого же еще? Кто еще мог дать телеграмму? Родные? Нет. С ними я и так, ежевечерне, разговаривал по телефону. Да и сердце вещало: Катя! Едет Катя!

Поезд за поездом подбегал к перрону, вываливал пассажиров и, сердито рявкнув на зазевавшихся с выходом, уносился дальше.

Мой не подлетел, подполз, замешкавшись у светофора, и отдалил свидание почти на вечность — на целые сорок семь секунд!

Пошел народ. Я — весь внимание, — как комар, впивался во множество лиц, чтобы не упустить единственное, Катино, и вдруг увидел Галину Андреевну. Толпа вынесла ее и закружила по перрону — худенькую, с двумя чемоданами, которые висели на ней, как гири. Я нырнул в толпу, как в воду, не без труда выудил Галину Андреевну и отвел в сторону.

— Я сейчас, — сказал я, порываясь к вагону и чувствуя, что краснею. — Там… еще один… товарищ… Просил встретить…

— Это я просила, — улыбнулась Галина Андреевна. — А тот, «еще один товарищ», не приедет.

Меня как током ударило: она знает о Кате? И главное, знает, что Катя не приедет? Мир вокруг меня померк.

— Леша! — позвала Галина Андреевна. Я ожил и смущенно посмотрел на свою бывшую наставницу. — Пойдем…

Я засуетился. Схватил чемоданы и, увлекая за собой Галину Андреевну, нырнул в тоннель.

Нам посчастливилось. Мы сразу взяли такси.

— Ямская улица, сорок восемь, — сказала Галина Андреевна, и мы поехали.

«Ямская, 48». Странно! Этот адрес я уже где-то слышал. Нет, читал… Где же? Меня в жар кинуло, когда я вспомнил. На клочке бумаги, который мне дала Стрючкова. Бывают же совпадения!

Мы отпустили такси и вошли в подъезд.

Я удивился подъезду и лифту. Странные знакомые. Зеленый, под цвет молодой смородины, подъезд. Зашитое черной фанерой окно в двери. Коричневый шкаф лифта с традиционной формулой:

«Коля + Оля = любовь».

Все это я уже видел, и не раз. Где? В Москве, в родном доме, на проспекте Мира.

Когда мы позвонили, я уже знал, что увижу за дверью: тот же коридор, те же обои, комнаты, кухню, и был приятно удивлен, увидев то же и не то же. Коридор был таким же, как у нас, но в отличие от нашего его не загромождали вещи и весь он снизу доверху был увешан картинами. В комнатах, таких же, как у нас, было куда просторней, чем в наших. И походили они скорее не на жилье, а на милые художественные галереи, увешанные картинами и уставленные скульптурами.

Впустила нас девушка, моя ровесница, пасмурная, как ночь перед дождем, и рыжая, как луна, потупилась, теребя фартук. На кухне что-то шипело, фырчало, булькало, и я догадался, моя ровесница только что от плиты.

— Я не знала, что ты здесь, — вполголоса сказала Галина Андреевна, лаская девушку взглядом.

— Он не хотел… Я сама влезла, — также вполголоса сказала девушка. — Выспросила адрес и влезла…

— Знакомьтесь, — сказала Галина Андреевна.

— Наталья, — сказала девушка.

— Алексей, — представился я.

В маленькой комнате скрипнула дверь. Женщины настороженно переглянулись и притихли. Я догадался, в доме больной. И очень удивился, когда больной совершенно здоровым голосом позвал:

— Наташа!.. Галя!..

— Проснулся! — ахнула Наташа.

— Пойдем! — сказала Галина Андреевна и потянула нас за руки.

Мы вошли и обступили тахту, на которой лежал больной. «Иван Иваныч!» Я не подал вида, что узнал в лежащем хлебного лектора. А он меня наверняка не мог сохранить в памяти. Сколько лет прошло, как он выступал у нас в восьмом «Б»!

— Знакомься, Леша, мой муж, — сказала Галина Андреевна.

Какая-то непонятная сила, магнит какой-то поднял больного с постели, он сел, подмяв под себя подушки, и, как астроном, открывший звезду, уставился на Галину Андреевну.

— Галя, это правда? — Странно, спросив, смотрел почему-то не на Галину Андреевну, а на Наташу. — Ты решилась?

— Правда, папа, правда! — сказала Наташа. Губы у нее дрогнули, ресницы затрепетали, как крылья у бабочки, и она, обняв отца, утопила лицо у него на груди.