Энн Брешерс - Второе лето союза «Волшебные штаны»

— Таким был конец Юджина, — подытожила Лена.

— Все оказалось не так-то просто. Он несколько раз звонил через длительные промежутки времени и обычно был пьян. Твой отец ненавидит этого человека. — Ари задумалась. — Тина, Элис и… — Лена знала, что мама хотела сказать «Марли», но остановилась. — Мои близкие подруги все знают. Я боялась этих звонков и следующих за ними ссор с твоим отцом. Я до сих пор не упоминаю его имя при папе. Наверно, поэтому я вела себя так агрессивно, когда ты спрашивала меня о Юджине.

— Но папе не стоит волноваться, правда? — спросила Лена по-детски.

— Конечно, нет. — Ари решительно покачала головой. — Он необыкновенный человек и отличный отец. Оценивая сейчас наш с Юджином разрыв, я понимаю, что мне просто повезло.

Ари внимательно посмотрела на дочь:

— Именно это, любовь моя, я прошу тебя запомнить.

Тибберон: Говорила с Ленни. Этот Костас ужасный гад! Ты с ней созванивалась?

Кармабелла: Только что. Я и подумать не могла. Бедная, бедная Ленни. Что же нам делать? Я скоро приду.

Бриджит собиралась домой. Узнав о Лениных злосчастьях, она не могла не поехать. В свой последний день в Берджесе она лежала с Гретой в гамаке. Вместо того чтобы прощаться, они грызли кубики льда и обсуждали, что еще надо починить в доме.

Пробило три часа, и Бриджит пора было уезжать. Грета сдерживалась из последних сил. Она не хотела первой начинать плакать.

Бриджит всегда была искренней и поэтому сказала:

— Знаешь, бабушка, если бы у меня не было трех любимых подруг, я бы осталась с тобой. Теперь здесь мой дом.

И тут Грета заплакала, а за ней и Бриджит.

— Я буду скучать по тебе, девочка, очень-очень.

Бриджит крепко обняла Грету, пожалуй, даже слишком крепко.

— И обещай, что приедешь с братом на Рождество.

— Я обещаю, — заверила Бриджит.

— Помни, — сказала бабушка на ухо Бриджит перед самым прощанием, — я всегда здесь и люблю тебя.

Выйдя за дверь, Бриджит обернулась, чтобы в последний раз посмотреть на дом. В день ее приезда он выглядел таким обыкновенным, а теперь казался самым прекрасным на свете. Бабушка задернула шторы и, стоя у окна, горько плакала. Она не хотела, чтобы Бриджит видела.

Би полюбила этот дом. Би полюбила Грету. Би полюбила Грету за пасьянс по понедельникам, за сидение у телевизора по пятницам и обед каждый день ровно в двенадцать часов.

Дом с папой и Перри, может быть, и был для нее родным, но этот дом стал для нее настоящим.

Ленни,

Ты еще в Греции и поэтому не скоро прочитаешь это письмо, но мне нужно что-то сделать, нужно хоть как-то показать тебе, что я с тобой.

Я плакала, когда узнала о Бапи, но ты же мужественная, Ленни, в отличие от меня. Мне сейчас очень хочется быть рядом.

В четвертый и последний день пребывания Калигарисов в Греции произошли два важных события: бабушка отдала Лене знаменитые дедушкины белые ботинки и, как ни странно, они были такого же, как у нее, размера. Бабушка немного смешалась, потому что не предполагала, что девочка наденет такое, но Лена была очень довольна.

— Я собиралась их выкинуть, но решила, что они тебе понравятся, ягненочек.

— Очень нравятся. Спасибо, бабуля.

Второе событие произошло ночью. Лена сидела на ограде бабушкиного дома и рисовала — она хотела положить картину на могилу Бапи.

Лена принесла кисти, мольберт и принялась смешивать краски. Она еще никогда не рисовала в темноте, ей удалось запечатлеть две светящиеся луны: на небе и в воде. Они были совсем одинаковыми, как и на Лениной картине.

Выбирая краски и смешивая их на палитре, Лена увидела Костаса. Он стоял и издали наблюдал за ее работой.

Для человека, только что разрушившего две жизни, он был слишком спокоен.

— Лунная ночь, — сказал Костас в пустоту, внимательно рассматривая картину.

Забавно, но именно так Лена хотела назвать картину. Скромно, как свое любимое произведение Ван Гога. Лена подумала о маме и Юджине и о том, сможет ли она когда-нибудь сказать, что ей ужасно повезло. Она в этом сомневалась.

— Бапи очень понравится, — сказал Костас.

В этом она сомневалась еще больше.

Она больше не хотела плакать, не хотела, чтобы у нее текло из носа. Она знала, что, скорее всего, видит Костаса последний раз в жизни. Она обернулась и встретила его голодный взгляд.

Прошлой ночью она была отчаявшейся, глупой и злой. Но не сейчас.

— До свиданья, — сказала она.

Он не сводил с нее глаз, будто действительно умирал от голода. Он словно хотел вобрать в себя ее глаза, волосы, губы, шею, грудь, заляпанные краской штаны, белые ботинки Бапи. Наверное, было бы неправильно, если бы это была встреча, а не расставание. Хотя, может быть, так тоже неправильно.