Геннадий Михасенко - В союзе с Аристотелем

— К трем.

— Сейчас без пяти три. К тому же сам бог велел женщине чуть-чуть опаздывать. Так ведь, мам?

— Да я уж и не помню, что бог-то велел, но подождать конечно, надо. Пусть и картошечка еще попреет. Кто же это — одноклассница?

— Ну, — сердито ответил Юрка.

— Пойдемте-ка в подкидного дурака сыграем, — проговорил Петр Иванович. — Минут десять.

Десять минут прошло. Прошло пятнадцать. Юрка то и дело косился на будильник, злился, играл не вдумчиво, наконец посреди кона хлопнул картами о стол и поднялся.

— Хватит! Раз не захотела — не надо.

— Юрк, — проговорил Аркадий, — а вдруг не «не захотела», а мать не пускает? Вдруг ей очень хочется, а мать — нет! — и все?

— Не знаю, — сказал Юрка.

— А я уверен, что именно так. К кому-кому, а к тебе-то Поршенникова не сразу отпустит дочь. Я подумывал об этом.

Юрка взглянул на брата и тотчас сообразил, о чем он сказал. Да, ведь они с Валеркой первейшие враги Поршенниковой, и, разумеется, к ним она не отпустит Катьку… Мало того, она, может быть, смеется над приглашением, издевается, выставляя его во всяких унизительных видах; сидит на табуретке и хихикает, блестя рожей… Юрке неожиданно захотелось сказать этой женщине что-то злое, желчное, чтобы передернулось у нее лицо и чтобы вся она так и обмякла.

— Валерк, сбегаем, а? — проговорил он.

— Давай.

— Молодцы! — проговорил Аркадий.

Мальчишки спешно оделись и выскочили. От холодного воздуха Валерка закашлялся и стал глубже прятаться в ворот.

— Ты без шарфа?

— Без.

— На мой.

Солнце закатывалось в одну из труб тепловой станции, которая громоздилась на ближайшей окраине Нового города. Начинало смеркаться. Ребята шли быстро, но молчаливо. Валерка не знал, что будет говорить, столкнувшись с Поршенниковой, и поэтому побаивался встречи, но ведь «надо поступать так, как поступать боязно». И мальчишка не отставал от друга. Юрку же подобное борение чувств не одолевало — он был полон решимости.

Юрка открыл калитку, и они пересекли двор. Однако на двери висел замок. И замок этот моментально уравнял мальчишек в их чувствах: оба они с одинаковым растерянно непонимающим видом переглянулись. Юрка несколько раз повернул замок с боку на бок и даже зачем-то дернул его. И вдруг в сенях скрипнула дверь, и кто-то спросил:

— Это ты, мам?

— Катьк! — крикнул радостно Юрка. — Это мы с Валеркой.

— Ребята? — поразилась девочка. И через миг мальчишки услышали ее голос прямо за досками двери, даже парок сквозь щель пробился. — Вы за мной, да?

— Конечно.

— Ой, а я закрыта. Мама ушла еще во втором часу. Посиди, говорит, я скоро, а все нет и нет. Я надела пальто и сижу возле плитки — у нас холодно.

— А ты отпрашивалась? — спросил Юрка.

— Отпрашивалась. Она сказала: посмотрим, а потом ушла.

— Хм, интересно…

— Что будем делать? — спросил Валерка, все озираясь и к чему-то настороженно прислушиваясь.

Юрка вновь подергал замок и проговорил:

— Пошарь-ка в карманах, нет ли чего острого.

— Зачем?.. Вот гвоздь, только погнутый.

— Еще лучше. Ну-ка… — И Юрка принялся ковыряться в скважине.

— Вы хотите меня открыть?.. Не надо, Юра, не надо. Мама ругаться будет! — испугалась Катя, поняв действия мальчишек.

— Не бойся… Этот замчище не гвоздем открывать, а ломом, — вздохнул Юрка и вдруг задумался: «А что бы произошло, если бы замок случайно открылся?» — и сам понял, что скреб гвоздем не с целью чего-то добиться, а так, непроизвольно, толкаемый неопределенным чувством. — Да-а… Замерзла? Иди в избу.

— А вы?

— Что — мы? Мы пойдем домой. Чего тут бесполезно торчать.

Но никто не двинулся с места.

— А окна у вас открываются? — спросил Юрка.

— Открываются, но только летом. А сейчас они заклеены и между рам вата.

— У нас тоже вата, — сказал Валерка.

— Вообще-то в этих сенках дважды два доску выбить, — заметил Юрка. — Хорошенько ногой садануть — и все. — Мальчишка даже для пробы несколько раз не сильно ударил валенком по гулкой пристройке.

— Эй-эй, кто там шарашится? — раздалось вдруг от калитки, и, обернувшись, ребята увидели большую фигуру Поршенниковой. Они молча и неподвижно следили за ее приближением. — А-а, это вон кто, — проговорила та с половины дороги миролюбиво. — Давненько вы у меня не были, давненько, вон с каких пор. — Поршенникова поставила на снег бидончик и достала из-за наличника ключ. — Не выказывайте, где прячем. Ключ — это все, вся жизнь, все счастье. Видите, как я вам доверяю.

И как же певуче-добр был ее тон, как же он, исполненный сердечности, приглашал мальчишек к миру, к душевному разговору! Но они, мальчишки, молчали. Юрке, наоборот, приторным, нахальным казался ее голос и ее слова, они злили его, потому что он знал настоящую Поршенникову, грубую, безжалостную, лживую.