Всеволод Нестайко - Загадка старого клоуна

И мне он мог что-то подарить — сопелку или свистульку.

Так вот на какой сопелке играл тогда дед Хихиня!

А может, она к кому-то попала, когда деда не стало. И сохранилась до наших дней. И кто-то, может, играет на ней, не зная, что это шевченковская сопелка. И еще, может, какие-то подарки Тараса Григорьевича где-то сохранились. А что? Не может разве сохраниться глиняный свисток сто двадцать лет? Вон археологи выкапывают разные глиняные изделия, что по тысячи лет в земле пролежали. А за какие-то сто двадцать лет что ему сделается, свистку?! Вот бы знать где?

… В этот вечер я долго не мог уснуть.

Я лежал на своей раскладушке у окна, смотрел на усеянное звездами небо и думал. Думал про этого воображаемого Елисея Петровича, доброго симпатичного лешего-инспектора по Киеву и Киевской области, который помогает нам с Чаком путешествовать в далекое прошлое. Какое чудо, какая непостижимая вещь человеческое воображение! В нем одинаково ярко живет и то, что есть в жизни, что происходило, и то, чего нет, что не случалось и случится никак не могло.

Прошлым летом, когда я перечитывал всего Дюма, что был в нашей сельской библиотеке, как разыгралось тогда моё воображение! Ужас!.. Это была просто какое-то половодье фантазии, какое-то стихийное бедствие.

Сколько благородных подвигов я совершил!

Сколько коварных, подлых врагов проткнул я своей шпагой!

От скольких несчастий спас рыжую графиню Гафийку Остапчук из седьмого класса!

Загадочный и всемогущий, как граф Монте-Кристо, я совершал свои подвиги тайно и бескорыстно, оставаясь для графини Остапчук неведомым инкогнито.

Мне даже в голову не приходило тогда, что граф Монте-Кристо, можно сказать, из Киева…

Гафийка Остапчук стояла на солнцепеке, прикрыв глаза ладонью, и смотрела на меня.

Я чувствовал себя виноватым перед ней.

Внезапно в мои мечтания ворвалась Туся Мороз.

В длинном белом королевском платье, она сидела под куполом цирка и загадочно улыбалась мне…

«Один дурак кинет топор в воду — десять умных не найдут», — ни с того ни с сего вспомнились дедовы слова.

И еще: «Упал в сон, как топор в воду».

Больше я не помню ничего. Я заснул.

Сегодня Сурена в школе нет. Сегодня у него с утра съёмочный день.

Уже на первом уроке я почувствовал — снова что-то в классе произошло. Да к тому-же, что-то связанное со мной. Девчонки перешептывались, посматривая в мою сторону и тихо ойкали, прикрывая ладонями рты. Мальчишки тоже смотрели как-то не так, как всегда. А Игорь Дмитруха ходил хмурый и сердито зыркал на меня исподлобья, словно я был в чем-то виноват перед ним.

Вот такой он! Сам меня обижает на каждом шагу и еще дуется, как мышь на крупу.

Я не знал, что думать.

«А может, — вдруг мелькнуло в голове, — может, они о чем-то узнали?..»

Но как они могли узнать? Как? Видели меня вместе c Чаком? Ну и что? А Елисея Петровича не могли они видеть. Не могли! Потому что он воображаемый.

Весь первый урок я ломал голову. А на перемене всё выяснилось.

Когда мы, теряя свои вещи, перебегали из одного кабинета в другой, Туся Мороз не выдержала и зашептала, оглядываясь:

— Ой! Слушай! Такое случилось! Такое случилось! Вчера после уроков Сурен по секрету сказал Лене Монькину знаешь что? Ужас! Оказывается, Сурен по-армянски знаешь что? Муха! Представляешь? Муха! «По-нашему, — говорит, — муха делает „Дж-ж-ж“, а по-нашему „с-с-с-с“. Поэтому и называется — с-сурен…» Представляешь? А Игорь тебя при нем… всё время… Представляешь? Так неудобно! Игорь теперь так переживает. Ужас!

— Хи-хи! — как-то само собой хохотнуло у меня внутри. Так вот почему Сурен тогда посмотрел на меня странно и и не сказал ни слова!

Сурен — муха! Ха-ха!

Будто теплая волна объяла меня и подняла вверх.

Игорь переживает. Ну и пусть! Пусть переживает, карабас!

А я не переживал? Ж-ж-ж… Пусть теперь ему пожужжит! Пусть у него свербит, как у меня свербело! Пусть!

«Какое „здравствуйте“, такое и „доброго здоровья“», — говорит мой дед Гриша.

А как же, неудобно! А как же!

Сурен!

Такой мальчик! Из Армении приехал. В кино снимается. И вообще…

А тут ему какой-то, извините, Дмитруха под самый нос мухой жужжит, дразниться.

А как же, неудобно! Есть из-за чего переживать? Есть?

Как мало нужно человеку, чтобы у него стало хорошо и весело на душе.

Я озирался вокруг, и все вокруг казались мне такими симпатичными. И добрыми. И хорощими. Даже это Спасокукоцкий и Кукуевицкий, которые еще вчера язвительно дразнили меня, выслуживаясь перед Игорем Дмитрухой. Я уже простил им. А недовольного Игоря Дмитруху мне уже было жаль. Он же так старался подружиться с Суреном, уж так обнимал его за плечи…Ну откуда же, откуда же он мог знать, что Сурен по-армянски означает «муха»… Бедный Игорь!