Всеволод Нестайко - Загадка старого клоуна

А Тереза смеется, и глаза её, черные, большие и бездонные, как та пропасть, сияют и смотрят с нежностью на Стороженко и почему-то… на меня. Так мне кажется. и Мне невыразимо сладко от этого.

С этим чувством я проснулся.

В школе, как я говорил, я сижу за одной партой с молчаливой девчонкой в очках Тусей Мороз.

Я почти никогда не разговариваю с ней и почти никогда на неё не смотрю. Приду, поздороваюсь для приличия, и сижу себе, будто её и нет рядом.

А сегодня пришел, поздоровался, глянул на неё — и сразу как иголкой меня в грудь кольнуло… Из-за очков на меня взглянули глаза Терезы. Большие, черные и бездонные…

Аж мороз по коже пробежал.

Тьфу! Совсем уже дошел я. Уже и мерещиться начало. Снова взглянул. Ну, может, не совсем, но похожа. Глаза большие и такие же черные.

Ты смотри! Сколько сидит рядом со мной, а я и не видел, что у неё такие глаза.

Я начал оглядываться на других девчонок. Может и у них такие же? Нет! У других не такие. И у Тани Вербы, и у Ляли Ивановой, и у Нины Макаренко (Макаронины), и у Тоси Рябошапки — глаза как глаза, у кого серые, у кого карие, у кого даже голубые. Но обычные. А у Туси…

Вдруг в моем воображении всплыла Гафийка Остапчук. И я с огорчением понял, что не помню, какие у Гафийки глаза. Серые? Карие? Голубые? Убейте, не помню. Будто никогда и не видел.

А вот у Туси…

Впервые мне захотелось поговорить с ней.

Перебарывая неловкость, я наклонился к Туси и прошептал:

— Слушай, а ты… ты собак боишься?

— А? — вздрогнула она, поворачивая ко мне голову. — А… а ты откуда знаешь?

— Я… не знаю, — смутился я. — Просто так спросил. Просто.

— Меня когда-то покусали, я и боюсь. А ты?

— А высоты не боишься?

— Боюсь… — вздохнула она. То есть я не знаю, но думаю, что боюсь. А почему ты спрашиваешь?

— Интересно. Скажи, а ты бы могла быть циркачкой?

— А чего же? Это, наверно, интересно. Я цирк люблю. Я,когда была маленькой…

Что произошло, когда она была маленькой, я так и не узнал, потому что неожиданно прозвучал голос учительницы географии Ольги Степановны:

— Мороз! Прекрати разговоры на уроке!

И Туся испуганно замолчала.

Как только прозвенел звонок и Ольга Степановна вышла из класса, как Лёня Монькин (он сидит за нами) вскочил на парту и закричал, притворно хохоча:

— Ха-ха-ха! Новость! Новость! Слушайте все! Муха влюбился в Туську Мороз. ОЙ, умру! Вы бы видели, как он на неё смотрит. Я гляжу — а он смотрит!.. Что-то ей лепечет и смотрит… как в кино… Ой, держите! Ха-ха-ха.

Меня аж в жар бросило.

— Покраснел! Значит, правда. Хи-хи-хи! — захохотал Валера Галушкинский.

— Дурак! — сказал Туся и стукнула Валеру по голове книжкой. Монькина стукнуть она не могла — он стоял на парте, не достанешь.

— Хи-хи-хи-хи-хи-хи! — дружно захихикали Спасокукоцкий и Кукуевицкий.

Девочки улыбались сдержано, зато лукаво. Девочки всегда с интересом относятся к таким вопросам.

Лёня Монькин продолжал подпрыгивать на парте и кривляться, победно смотря не на меня, а почему-то на Игоря Дмитруху. Он ждал его поддержки, его похвалы. Игорь какое-то время колебался — он не любил присоединяться к чужим насмешкам, он любил начинать сам. Но потом всё-таки засмеялся. Посмеяться над Мухой — этого он пропустить не мог.

— Дураки! Психи ненормальные! — презрительно сказала Туся. — Не обращай на них внимания.

И, взяв свой портфель, она гордо вышла из класса.

Легко сказать — не обращай внимания. Я бы не обращал, если бы меня не трогали.

Я стоял в коридоре возле окна и жевал свой завтрак — хлеб с салом. Я с детства люблю черный хлеб с салом.

И вдруг услышал звучный, на весь коридор, голос Игоря Дмитрухи:

— Во! Жрет постоянно, а тощий как вобла! Это от любви. Любовь сушит. И сразу:

— Хи-хи-хи! — Валера Галушкинский.

— Хи-хи-хи! — Лёня Монькин.

— Хи-хи-хи-хи-хи-хи! — Спасокукоцкий и Кукуевицкий. И Монькин противным голосом запел:

— Пропала Мальвина, невеста моя. Он убежала в чужие края.

И все снова дружно заржали.

Подлый Монькин! Он же сам писал на уроках Тусе записочки, которые она рвала, не отвечая.

Кусок застрял у меня в горле… Ну что им от меня надо?…

За окном, между кирпичами подоконника, — не понятно, как и выросла тут, на втором этаже, — трепетали на ветру несколько зеленых травинок.

«Зелье-веселье. Смех-трава» — вспомнил я. Эх! Как бы она пригодилась мне сейчас, это зелье-веселье, эта смех-трава! А может, всё-таки есть они на свете? А почему бы нет? Сколько этих трав целебных и животворных в природе! Целая народная медицина основана на них. Баба Горпина из нашего села не только в районе, а и в области известна. Столько людей на ноги поставила. даже мой дед Гриша, скептик и насмешник, никогда бабы Горпины не цеплял, относился к ней с почтением и уважением. Надежда наша — это баба Горпина, под стрехою у бабы Горпины висели десятки, если не сотни пучков разных высушенных трав. Она ходила по лесам и лугам весной, летом и осенью, аж до снега, и собирала в особые маленькие мешочки. Я сам слышал, как она сказала, что в природе есть всё, что нужно, — абсолютно от всех-всех болезней… Нужно только уметь найти.