Владимир Добряков - Вредитель Витька Черенок

Уже на другой день после приезда в Мисхор у Саши было достаточно впечатлений, чтобы написать Витьке письмо. И ей хотелось написать. Но удержала себя. Как-то неудобно получается: два дня назад, уезжая на вокзал, помахала ему рукой, а на третий день скорей строчит письмо. Соскучилась! И почему обязательно писать Витьке? Разве Шуре нельзя написать или Вере? И Жене можно, и тете Эмме.

Тем не менее первое Сашино письмо отправилось по Витькиному адресу. Ведь обещала ему написать? Обещала. А слово надо держать. Впрочем, если честно сказать, то никаких извинительных доводов она не искала. Просто на четвертый день своей крымской жизни вернулась она из экскурсии на Ай-Петри и тут же села за письмо. Три с половиной страницы накатала, больше, чем домашнее сочинение. Про море написала, какое оно соленое, теплое и прозрачное. Про мисхорский парк — им бы во двор такие сосны, дубы, каштаны! Про одинокую русалку, о которую день и ночь бьются пенные волны, словно злятся, что не могут унести ее с собой. И, конечно, про овеянную легендами горную вершину Ай-Петри. Саша не пожалела самых восторженных слов, описывая, какой вид открывается с этой суровой, почти голой вершины, царящей и над горами, подступающими к ней, и над широким плато, и неоглядным, совсем не черным, а синим-синим морем.

В конце своего длинного письма она не забыла поинтересоваться, как чувствуют себя ее березки и рябинка и как вообще поживает дворовый парк. Не сохнут ли деревья? В газетах пишут, что в их местах стоит жаркая, сухая погода.

Бросила Саша письмо в ящик и стала ждать ответа. Неделя минула, вторая началась — молчит Витька.

Ответ пришел на десятый день. Письмо Саша увидела в почтовом ящике, когда, взяв полотенце и резиновые шапочки, отправилась с матерью на пляж.

— Мама! — Схватив письмо, Саша запрыгала на одной ножке. — От Витьки! Представляешь!

— От какого такого Витьки? — Нина Васильевна сделала вид, словно не понимает, о ком идет речь.

— От Витьки. Нашего соседа.

— Ах, от Витьки Черенка, — протянула Нина Васильевна. — От самого злейшего врага твоего…

Саша изумленно взглянула на мать:

— Правда, интересно как получилось. Еще недавно был моим врагом, а теперь… он совсем другой человек.

— А если и был таким? Может, просто не разглядели вы его?

— Да что ты, мама, все смотрели. И учителя, и директор, и пионервожатая.

— Бывает, — сказала Нина Васильевна. — Потому что сердитыми глазами смотрели. А взглянуть по-доброму не догадались. Ну, какие же новости сообщает тебе этот «совсем другой человек»?

— Ишь хитренькая! Мне самой страшно интересно. — Саша свернула на тропку, круто сбегающую к морю. — Придем на пляж, там и почитаю.

«Почему же он так долго не отвечал? — спускаясь по тропке, гадала Саша. — Некогда было? Наверно. Замучились там ребята».

Каждый день смотрела Саша в газете сводку погоды. Утешительного мало: в их Центральном районе России — жара, осадков нет и нет.

«Вдруг все деревья уже посохли? И рябинка моя… Расхваливаю его, хороший, совсем другой стал, а может, он давно и на деревья наплевал, и повязку свою патрульную забросил… Хотя вряд ли написал бы тогда письмо…»

У Саши едва хватило терпения добраться до лежака и сбросить свой голубенький сарафанчик. Даже на море не обратила внимания. То, приходя на пляж, прежде всего глядела на море, какое оно: тихое или, густо шурша галькой, одна за другой катят на берег волны. Когда волны, купаться нельзя. А если море тихое, лучшего наслаждения не придумать — лежать, чуть покачиваясь, на упругой воде, сверху солнце, а внизу, будто живые, колеблются на дне камни, обрывки зеленых водорослей, выплывет откуда-то полупрозрачный зонтик медузы.

Всем интересно, какое море. И Саше интересно. Только в этот раз для нее было еще интереснее узнать, что написано в письме.

— Вслух читать? — надрывая конверт, спросила она. Нина Васильевна, накрыв лежак простыней, улыбнулась.

— А если там какие-нибудь секреты?

— Ты, мама, скажешь! — Саша фыркнула и решительно вытащила из конверта перегнутый несколько раз двойной тетрадный листок. — Слушай! «Здравствуй, Саша! — прочитала она. — Дома у нас случилось горе. В понедельник, ночью, умерла бабушка. Тихо умерла, никто и не слышал. На похороны приехал отец. Почти два дня побыл. Посидели мы с отцом, погоревали. Он любил бабушку. Даже плакал на кладбище. Я и не знал, что он умеет плакать. Ну, и я тоже плакал. Врать не буду. Утром папаня уехал, а я в тот же день с Левкой из 96-й квартиры подрался. Из-за бабушки. Левка сказал, что ей уже пора было помирать, и так, говорит, зажилась на этом свете. Я разозлился и сказал, что никому не пора умирать. А он говорит: «Много ты понимаешь! И отец мой так сказал, что она зажилась на свете». — «Тогда, — сказал я, — дурак твой отец и ты вместе с ним». Левка толкнул меня, а я съездил его по уху. Он заорал, а тут твой отец идет. «Что, — говорит, — за шум великий?»